Хозяйка Дома Риверсов

Изготовитель карт вложил в колоду три запасные карты; эти три карты были точно такими же, как и все остальные, с такими же яркими рубашками, но на них не было ни картинок, ни символов, ни цифр — ими можно было воспользоваться в том случае, если какая-то из настоящих карт потеряется. Именно эти три пустые карты я и вытащила, и они ничего не могли мне сообщить именно в тот момент, когда я решила заглянуть в будущее Элизабет и Джона Грея. А я-то надеялась увидеть ее процветание, ее детей и моих внуков; увидеть, как она возвысится в свете, но, увы, карты были пусты, на них не было ничего. Никакого будущего у Элизабет и Джона Грея не было, совсем никакого.

Дворец Плацентия, Гринвич, Лондон, Рождество 1452 года

На Рождество мы с Ричардом прибыли в Гринвич и обнаружили, что всем — и празднествами, и охотой, и музыкой, и танцами, — командует Эдмунд Бофор, являющий собой как бы эпицентр придворного веселья и чувствующий себя почти королем. Теперь именно он, герцог Сомерсет, всячески превозносил моего мужа в присутствии короля, утверждая, что только Ричард способен удержать для нас крепость Кале. Герцог часто отводил моего мужа в сторону, пытаясь обсудить с ним план того, какую экспедицию лучше послать, чтобы пробиться с территории Кале дальше, в Нормандию. Ричард следовал своему обычному правилу: хранить верность своему командиру и не перечить ему. Я пока помалкивала, замечая, что глаза королевы постоянно следуют за Бофором и моим мужем, когда они беседуют тет-а-тет, но мне было ясно: с ней придется снова серьезно поговорить.

В первую очередь меня побуждало сделать это чувство долга. Я едва сдерживала улыбку, понимая, что это влияние моего первого мужа, герцога Джона Бедфорда. Он никогда в жизни не манкировал своими обязанностями, даже самыми сложными, и чувство долга было для него превыше всего. У меня было такое ощущение, будто это он обязал меня служить английской королеве, даже если мне придется высказывать ей свое порицание, недовольство ее поведением и требовать от нее большей ответственности.

Наконец я выбрала подходящий момент. Мы как раз готовились к маскараду, задуманному Эдмундом Бофором. Он приказал сшить для королевы белоснежное платье, высоко зашнурованное на талии плетеным золотым шнуром. Распустив волосы, она должна была изображать в этом платье некую богиню, но на самом деле выглядела как невеста. Герцог даже новый фасон рукавов придумал для этого белого наряда: рукава были обрезаны так коротко и были такими широкими, что руки Маргариты открывались почти до локтей.

— Вам придется надеть другие рукава,[52] — напрямик заявила я. — Эти совершенно неприличные.

Она погладила себя по внутренней стороне руки и ответила:

— Но ощущение такое приятное. И кожа у меня гладкая, как шелк. И это так чудесно, быть настолько…

— Обнаженной, — закончила я за нее.

Не проронив больше ни слова, я подыскала другую пару рукавов в ее комоде и пришнуровала их к платью. Маргарита без жалоб и возражений позволила мне сменить рукава, затем уселась перед зеркалом, а я, махнув рукой, отпустила служанку и взяла щетку для волос, чтобы разгладить и распутать массу медно-золотистых кудрей, которые ниспадали ей на спину почти до пояса.

— Благородный герцог Сомерсет обращает на вас слишком много внимания, — сказала я. — Это всем заметно, ваша милость.

Она засияла от удовольствия.

— Ах, вы повторяетесь, Жакетта. Это все старые песни. Ведь Эдмунд смотрит на меня как истинный придворный, как рыцарь на свою королеву.

— Скорее, как на даму сердца, — возразила я. — Он смотрит на вас как влюбленный мужчина.

Я ожидала, что она смутится, и с ужасом наблюдала, как королева, напротив, пришла в полный восторг, ее щеки вспыхнули еще более ярким румянцем.

— Ах, неужели? — воскликнула она. — И он действительно именно так на меня смотрит?

— Ваша милость… что происходит? Вы же знаете, вам и думать нельзя о настоящей любви. Немного поэзии, немного флирта — это одно. Но вам, королеве, замужней женщине, даже страстных мыслей о нем нельзя допускать.

— Когда мы беседуем с ним, я вся оживаю.

Маргарита обращалась к моему отражению в зеркале, и в блестящей серебряной поверхности мне было отлично видно, как сияет ее лицо. Возникало странное ощущение, будто мы с нею вдруг оказались в ином мире, в некоем волшебном зазеркалье, где можно обсудить друг с другом любые вещи.

— С королем я вынуждена вести себя точно с любимым ребенком. Я должна соглашаться, что он прав, убеждать его выехать во главе войска, как и подобает королю и мужчине, просить, чтобы он стал настоящим правителем своей страны; я должна каждый раз хвалить его за проявленную мудрость и утешать, когда он чем-то огорчен. Я для него скорее мать, чем возлюбленная. А Эдмунд…

Она судорожно вздохнула, потупилась, потом снова посмотрела на меня в зеркало и беспомощно пожала плечами: мол, я ничего не могу с этим поделать.