Хозяйка Дома Риверсов

Я склонилась перед ним в реверансе и тихонько покинула комнату, оставив его наедине с юристами.

Он не позволял мне навестить его до полудня следующего дня, и, хотя прошло совсем немного времени, он явно предчувствовал: его смерть уже близко. Его темные глаза совсем потускнели, крючковатый нос казался особенно большим на исхудавшем лице; судя по всему, силы почти оставили его.

Герцог сидел в своем кресле, огромном, как трон, и повернутом к окну, чтобы видеть дорогу в Аррас, где все еще продолжались непростые мирные переговоры. Солнце, клонящееся к западу, светило в окно, и все вокруг было залито его сиянием. И я вдруг подумала: «А что, если это его последний вечер? Что, если и он уйдет вместе с солнцем?»

— Именно здесь я впервые увидел тебя, в этом самом замке, помнишь? — спросил он, наблюдая, как солнце погружается в золотистые облака на горизонте и в небе появляется бледный призрак луны. — Да, в этом самом замке, в вестибюле. Мы все тогда прибыли на процесс этой Орлеанской Девственницы, помнишь?

— Помню.

Я даже слишком хорошо все это помнила, но никогда не упрекала его за смерть Жанны, хотя себя упрекала множество раз — ведь я так и не смогла выступить в ее защиту.

— Странно. Я должен был прибыть сюда, чтобы сжечь одну девственницу, а потом найти другую, — продолжал он. — Я сжег ее как ведьму, но ведь и ты была нужна мне из-за своих колдовских способностей. Странно все это. Я сразу захотел получить тебя, как только увидел. Но ты была мне нужна не как жена, ведь тогда я был женат на Анне. Ты была мне нужна как самое драгоценное сокровище. Я верил, что ты обладаешь даром предвидения, я знал, что твоей прародительницей была Мелюзина, и надеялся, что, возможно, ты сумеешь раздобыть для меня философский камень.

— Прости, — отозвалась я. — Прости, что я не обладаю достаточным мастерством…

— Ах… — отмахнулся он. — Этому не суждено было осуществиться. Возможно, если бы у нас было больше времени… Но ты действительно видела корону, верно? И некое сражение? И королеву на коне, подкованном задом наперед? Это ведь означало победу моего Дома? И то, что мой племянник и его потомки будут бесконечно долго продолжать нашу королевскую линию?

— Да, — подтвердила я, желая его подбодрить, хотя сомнения терзали меня. — Да, я видела твоего племянника на троне, и он точно удержит Францию в своей власти. Он не утратит власть над Кале.

— Ты уверена?

Это я, по крайней мере, могла ему обещать.

— Да, я уверена, что Кале он не потеряет.

Герцог кивнул, помолчал, потом очень тихо произнес:

— Жакетта, не могла бы ты снять с себя платье?

Я была настолько удивлена, что даже слегка вздрогнула и отступила назад.

— Снять платье?

— Да, и белье тоже. Все с себя снять.

От растерянности мое лицо запылало.

— Ты хочешь видеть меня обнаженной?

Он кивнул.

— Прямо сейчас?

— Да.

— То есть при свете дня?

— Да, в закатных лучах.

Что ж, выбора у меня не было.

— Как тебе угодно, господин мой.

Поднявшись, я развязала тесемки на верхнем платье и позволила ему упасть к моим ногам. Я перешагнула через него, страшно стесняясь, и небрежно отбросила его в сторону. Затем сняла свой причудливо украшенный головной убор и тряхнула головой. Мои светлые косы тут же рассыпались по плечам, упали мне на лицо, окутав все мое тело, точно вуалью, и только тогда я решилась выбраться из тончайшей шелковой сорочки и теперь стояла перед мужем совершенно голая.

— Подними руки, — скомандовал он.

Голос его звучал спокойно; он смотрел на меня без всякого вожделения, но с каким-то задумчивым наслаждением. Я поняла, что уже замечала у него такой взгляд: так он смотрел на свои обожаемые картины, гобелены, статуи. И в эти мгновения — как, собственно, и всегда, — я тоже была для него всего лишь красивой вещью, объектом удовольствия. Он никогда не любил меня как женщину.

Я покорно подняла руки над головой — точно пловец, собирающийся нырнуть в глубокую реку. Слезы теперь уже не просто застилали мне взор, а бежали по щекам; я думала о том, что достаточно долго была его женой, делила с ним постель, была его другом, его герцогиней, но даже теперь, на пороге смерти, он не испытывает любви ко мне. Он никогда меня не любил. И никогда не будет меня любить.

Затем герцог жестом велел, чтобы я повернулась немного в сторону, чтобы последние лучи золотистого солнца упали на мои обнаженные бока, живот, груди, делая их тоже золотистыми.

— Девушка-пламя, — тихо промолвил он. — Золотистая девственница. Хорошо, что я видел такое перед смертью.

Я послушно стояла и не двигалась, хотя рыдания сотрясали мое хрупкое тело. В эти мгновения, чувствуя приближение конца, он воспринимал меня всего лишь как некий предмет, превратившийся в золото; настоящую меня он так и не разглядел, так и не полюбил меня, он даже никогда не хотел просто обладать мною. Глаза его задумчиво, мечтательно скользили по каждому дюйму моего тела, но слез моих он так и не заметил, и я, одеваясь, молча смахнула их со щек.

— А теперь я отдохну, — сказал он. — Я рад, что мне посчастливилось узреть такую красоту. Прикажи, чтоб перенесли меня в кровать. Я, пожалуй, посплю.