Хозяйка розария

Немцы объявили о запрете всех объединений и ассоциаций, включая даже такую безобидную, как ассоциацию любителей бриджа. На острове был введен комендантский час. Местным жителям было запрещено вечерами выходить из домов. Было предписано как можно быстрее восстановить полностью разрушенное незадолго до оккупации школьное здание. Главной задачей школы стало теперь преподавание немецкого языка.

Июль выдался жарким, сухим и очень грустным. Беатрис не делала больше попыток уйти из дома. Она теперь все время занималась розами, которые внушали ей чувство связи с отцом. Эрих наблюдал за занятиями Беатрис со снисходительной усмешкой, но терпел.

— Сейчас не время для цветов и всяких безделушек, — говорил он. — Идет война. Но я, в конце концов, не против того, чтобы ты занималась садом, Беатрис.

Эрих, как и обещал, настоял на том, чтобы девочка каждый день учила немецкий язык с Вилем. Беатрис ненавидела эти уроки, но она сказала себе, что оккупация острова закончится не завтра, и, поэтому будет даже полезно знать язык врага.

Тем не менее, она хорошо ладила с Вилем. Между ними довольно скоро завязалась дружба. Виль заменил ей старшего брата, которого Беатрис всегда хотела иметь. Она надеялась, что Виль будет жить в их доме, вместе с ней и Эрихом, но Эрих, видимо, счел это неуместным и поселил Виля в маленькой комнатке под крышей сарая, где обычно ночевали помощники, которых время от времени нанимал Эндрю. Дебора уютно обставила комнатку с косыми побеленными стенами; чердачное окно она занавесила цветастыми занавесками, колыхавшимися от дуновений летнего ветерка; кровать могла днем служить кушеткой. В комнате стоял круглый стол и плетеное кресло. В углу стоял умывальник с зеркалом и маленькая электрическая плита с чайником. Виль сказал, что на уроки будет приходить в дом, но Беатрис заявила, что лучше будет сама приходить в сарай к Вилю. Виль согласился без лишних вопросов, и Беатрис догадалась, что солдат понял ее: так у девочки появлялась возможность хотя бы на два шага выйти из круга, очерченного для нее Эрихом. Ему она сказала, что в доме невозможно сосредоточиться, и Эриху нечего было на это возразить, так как в доме постоянно толпились офицеры, происходили совещания, подъезжали и отъезжали автомашины и вообще постоянно происходила суета и стоял вечный шум.

Итак, каждый день, в три часа, Беатрис взбиралась по крутой лесенке во владения Виля, чтобы до пяти часов сражаться с трудными запутанными правилами немецкой грамматики. Виль неизменно встречал ее кружкой чая и парой бодрых, приправленных юмором, слов. Виль ни разу не рискнул в присутствии Беатрис плохо отозваться об Эрихе, но она очень скоро поняла, что Виль недолюбливает своего начальника. Не нравилась Вилю и роль солдата оккупационной армии, но и это свое отношение он остерегался облекать в слова.

Только один раз он едва не коснулся этой взрывоопасной темы; это случилось, когда Беатрис пришла на урок на несколько минут раньше положенного и застала его за столом, когда Виль писал письмо. Он как раз положил ручку на стол и принялся смотреть в окно на раскаленное, пылавшее жаром и обещавшее грозу июльское небо. Близость непогоды вселяла в людей и животных странное волнение. Лицо Виля было печальным, что почему-то глубоко тронуло Беатрис.

— Виль, — нерешительно окликнула она его.

Он вздрогнул, оттого, что не слышал, как она вошла.

— Ах, это ты, — сказал он. Лицо его разгладилось, перед Беатрис был прежний веселый Виль, умевший и подбодрить и рассмешить. Но Беатрис видела, что Вилю совсем не до смеха.

— Я как раз только что поставил чайник, — сказал он. — Или ты не хочешь пить чай в такую жару?

— Я бы лучше выпила холодной воды, — ответила Беатрис, и после короткой паузы добавила: — У тебя было такое грустное лицо, Виль. Что-нибудь случилось?

Виль налил воду в два стакана и поставил их на стол.

— Я только что написал письмо родителям. И как-то… — он пожал плечами.

— У тебя ностальгия? — спросила Беатрис.

Виль помедлил, потом кивнул.

— Я скучаю по семье. Но ты и сама знаешь, как это бывает.

Они серьезно посмотрели друг на друга — одиннадцатилетняя девочка и взрослый мужчина. В этот миг они были объединены общей болью, которая крепко связала их, невзирая на стены, воздвигнутые языковым барьером, происхождением и войной. Наконец Беатрис тихо произнесла:

— Но я не по своей воле разлучилась с моими родителями. Они…

— Ах, знаешь, Беатрис, не все так просто. Если ты думаешь, что я хотел оказаться в том положении, в котором сейчас нахожусь… — в его голосе прозвучала такая горечь, какой она никогда в нем не подозревала. — Не думай, что все немецкие солдаты рады тому, что происходит, — торопливо произнес он, но, вдруг сообразив, что зашел, пожалуй, слишком далеко, он улыбнулся и сказал: — Но не будем касаться этих тем. Ты пришла, чтобы заниматься немецким языком. Покажешь мне домашнее задание? Я уверен, что ты опять не сделала ни одной ошибки!