— Да, и постарайтесь успокоиться, — холодно произнес Александр.
Я затопала ногами, вне себя от негодования:
— Какая трогательная забота! Ей — успокоиться? Для чего? Вы еще посоветуйте ей выбрать трость побольше!
Не слушая меня, Александр забрал у меня из рук Филиппа.
— С ним все хорошо? — спросил он кратко.
— Да, — бросила я раздраженно, потирая ушибленное плечо.
— Какого дьявола вы привели его сюда? Зачем?
— Кто же знал, что здесь нас встретят такие монстры!
Сурово глядя на меня, Александр громко, так, что услышали все, даже отец Ансельм, произнес:
— По правде говоря, вы тысячу раз заслужили хорошей трепки.
Закусив губу, я молчала, пытаясь справиться с бешенством, охватившим меня.
— Не вам решать, — сказала я наконец. — Отдайте Филиппа! И будь я проклята, если когда-нибудь сяду за стол с фурией, которая едва не убила моего ребенка!
Я почти вырвала сына из рук герцога и вышла даже быстрее, чем Анна Элоиза. Что и говорить, ужин в этот раз закончился просто плачевно.
6
Изабелла визжала благим матом и отбивалась ногами от няньки, которая пыталась ее одеть.
— Не хочу больше черное! Не хочу! Сама носи его, если тебе хочется!
Привлеченная этими криками, я ворвалась в комнату, где был учинен настоящий разгром. Изабелла лежала на животе на кровати и изо всех сил колотила ногами по одеялу.
— Видите, мадам! — в отчаянии воскликнула нянька. — Как приходит утро, я просто умираю от страха, потому что приходится одевать мадемуазель!
— Изабелла, марш в чулан! — вскричала я громко и рассерженно.
Визг прервался. Изабелла села на постели, взглянула на меня из-под лукаво опущенных ресниц.
— Ну, пожалуйста, мамочка, мне просто не хочется надевать эти черные платья!
— А сидеть запертой в чулане тебе хочется? А быть отшлепанной?
Первую угрозу в отношении Изабеллы я уже дважды приводила в исполнение — иными способами было просто невозможно справиться с этой своевольной девчонкой, которая с возрастом становилась все невыносимее: тиранила няньку, царапала сестру, хитрила, обманывала, притворялась. Чулана Изабелла боялась. Услышав, что я не шучу, она расплакалась уже вполне искренне.
— Мама, но я же еще маленькая! Я хочу что-нибудь светленькое… и ленточку в волосы!
Я сказала уже спокойнее:
— Ты прекрасно знаешь, что сейчас в доме траур. Все, кто любил старого герцога, должны из уважения к его памяти носить черное до самого сентября. Я уже объясняла тебе это.
— До сентября?
— Да, до конца сентября. Тебе может это не нравиться, но ты должна подчиняться правилам, которым и я подчиняюсь. Ну-ка, поднимайся и, если не хочешь быть наказанной, слушайся.
— И мне снова придется это надеть? — с гримаской отвращения спросила Изабелла, пиная ногой черное платье.
— Придется. И, пожалуйста, без разговоров.
Пока Изабелла одевалась, я сама причесала Веронику: завила пышную массу рыже-золотых волос и стянула их сзади лентой, оставив свободным каскад локонов. Так и меня причесывали когда-то.
— Ты у меня просто очаровательная девчушка, — сказала я, целуя Веронику. Она смутилась, обняла меня за шею и вернула мне поцелуй в щеку.
Перед Вероникой я чувствовала себя немного виноватой. Я лишь недавно разгадала все хитрости Изабеллы: поссорившись или даже подравшись с сестрой, она не тратила время на слезы, а сразу бежала ко мне и жаловалась на Веронику. Считая, таким образом, именно Веронику зачинщицей, я становилась на защиту Изабеллы — делала то, чего она не заслуживала. Мне только в последнее время удалось все это выяснить.
— Почему же ты не сказала мне, что обижена, детка? — спросила я.
— Я уже все забыла, мамочка!
Изабелла, уже одетая, топнула ногой:
— А меня? А меня причесать?
— Честно говоря, — сказала я задумчиво, — не знаю, заслуживаешь ли ты…
Она сегодня провинилась и была достойна заботы только няньки — это тоже было своеобразное наказание. Я, правда, еще не приняла окончательного решения.
— Пожалуйста! — взмолилась Изабелла. — А то я целый день буду грустная!
Опасаясь, как бы она не стала завидовать Веронике, и поддавшись лукавому обаянию Изабеллы, я сдалась.
— Ну, так и быть. Не так уж ты и провинилась, правда?
— Правда! — ответила Бель, всегда готовая к таким заключениям. И тут же спросила: — Мама, а почему Жан такой противный?
— Противный? — переспросила я ошеломленно.
— Да, он не хочет взять нас кататься на пони, называет малышками и вообще пле… плезирает!
— Он не презирает вас. Он просто занят. Ведь он так долго не был дома, ему самому многое надо посмотреть.
Тут вмешалась Вероника, важно сказав:
— Но он же старший и должен любить нас, своих сестер! Ты сама говорила!
— Это не освобождает вас от обязанности тоже любить его, — засмеялась я. — Так и быть, я поговорю с ним. Он непременно научит вас ездить на пони.