Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна

Если ближайшее окружение Александра III было практически полностью аполитичным, то, по словам великого князя Николая Михайловича, при Николае II и такой кружок не сложился. Последнего царя в значительной мере окружали случайные лица – прежде всего однополчане-конногвардейцы: барон В. Б. Фредерикс, граф П. К. Бенкендорф, Д. Ф. Трепов, князь В. Н. Орлов, князь Н. Д. Оболенский, А. А. Мосолов. Их вмешательство в государственные дела было исключительно спорадическим (может быть, за исключением Д. Ф. Трепова, да и то только в 1905–1906 гг.).

При этом было бы ошибочным полностью игнорировать роль «ближнего круга» в государственной жизни страны. Когда многое зависит от воли одного человека, закулисные влияния становятся подчас определяющими, например при принятии кадровых решений. Тогда слово, «случайно» брошенное за обедом, может многое значить. Согласно воспоминаниям С. Д. Шереметева, государственный секретарь Н. В. Муравьев был креатурой дяди императора – великого князя Сергея Александровича. Благодаря вдовствующей императрице Марии Федоровне отставка С. Ю. Витте с должности министра финансов не происходила до августа 1903 г. По сведениям князя Г. Д. Шервашидзе, она могла состояться уже в январе того же года. Князь П. Д. Святополк-Мирский был назначен министром внутренних дел опять же по инициативе Марии Федоровны.

Тем не менее царское окружение не стремилось определять вектор развития страны, да и не могло это сделать. Его не интересовала политика, так как казалось, что государственный строй в России незыблем и политику уже давно отменил. Его не волновала сфера управления, которой занимались профессиональные бюрократы, обладавшие специальными знаниями. Императоры же в таком окружении оказывались в политическом вакууме. В повседневности они сталкивались с людьми, с которыми обсуждали новости придворной жизни, охоту, погоду и только в редких случаях политику, чаще всего международную. Министры же в большинстве своем в ближайшее окружение государя не входили. Их каналы влияния на царя были весьма ограниченными, время встречи с государем – отмеренным.

Основная форма общения императора со своими сотрудниками – заслушивание их всеподданнейших докладов. Из этого каждодневного общения императора с министрами складывался важнейший механизм принятия решений. В каждое царствование у всеподданнейшего доклада были свои особенности, обусловленные личными свойствами царя. Министрам, желавшим добиться своего от государя, приходилось к ним приноравливаться. Император иногда задумывался об эффективности такого доклада, ставившего царя в зависимость от руководителей ведомств. Подобно «голому королю» он был вынужден всякий раз соглашаться с мнением эксперта, который знал докладываемый вопрос, а император имел о нем чаще всего весьма приблизительное представление.

Эта проблема с неизбежностью возникала во всех абсолютных монархиях, где воля коронованного правителя – закон или почти закон. Этот вопрос занимал и французских королей XVII в., которые отвечали на него по-разному. Генрих IV (1589–1610) вызывал к себе людей разных взглядов и принимал решение, услышав точку зрения противоположных сторон. Людовик XIV (1643–1715) предпочитал утверждать письменные доклады. Подобный выбор приходилось делать и российским императорам.

Детали, которыми были обставлены всеподданнейшие доклады министров, могли оказаться роковыми для судьбы законопроекта. Их следовало знать, чтобы были основания рассчитывать на успех своего дела. Неслучайно перед своим первым докладом у Александра II товарищ министра государственных имуществ А. Н. Куломзин страшно волновался, даже не предполагая, что его может ожидать в кабинете у императора: «В недоумении, как докладывать, я обратился к Валуеву с просьбой научить меня уму-разуму. Это совпало с необходимыми с ним объяснениями по его ходатайствам о продлении арендных выдач некоторым дамам, которые пользовались подобными выдачами за время бытности его министром. Петр Александрович отнесся к моей просьбе более чем любезно. Он объяснил мне, что я должен оставлять портфель, шляпу и перчатки за дверью Высочайшего кабинета, что я должен иметь открытую папку с всунутым карандашом на случай записи какого-либо приказания, что если государю угодно будет подать мне руку, то я должен ринуться поцеловать обшлаг его рукава, и, наконец, что, подавая к Высочайшему подписанию указы, я немедленно по получении подписи должен закрывать ее, повернув бумагу. На мое замечание, что таким образом подпись может быть замазана, он ответил: „Это не беда. На то писари, чтобы потом все вычистить, а тут главное в том, что государь, раз подписав, не любит видеть своей подписи и надо ее спрятать“. Затем он посадил меня в свое кресло и сделал мне примерный доклад…»