Храброе сердце Ирены Сендлер

Меган не сказала об этом никому, кроме Кенни, да и с того взяла обещание помалкивать, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы уберечь от полного разрушения свой сотрясенный до основания мир. Она не позволяла себе слез вне стен своего дома, и только очень внимательный человек смог бы заметить, как побледнело ее от природы румяное лицо и какой натянутой стала ее улыбка. И только дома, в те редкие моменты, когда ей удавалось посидеть наедине с мамой и не слышать разговоров ни о школьной футбольной команде, ни о ценах на пшеницу и кукурузу, Меган говорила о том, что еще удалось узнать в ходе исследовательской работы, о сиротах, концлагерях и жестокостях фашистов… конечно, реалии ее жизни не могли сравниться с теми ужасами, но успокаивало это мало.

На ферме Стюартов о раке старались не говорить, но пастор в церкви эту тему стороной не обошел и произнес пылкую речь о «духовной и телесной битве, которую Дебре Стюарт придется вести со своим заболеванием», и о том, что в этой борьбе за исцеление ей и ее семье потребуется помощь всех прихожан. В дом Стюартов помолиться и поддержать Марка и его детей потянулись друзья и соседи, порой целыми семьями.

Перед рождественскими каникулами Мистер К. отозвал Меган в сторонку и сказал:

– Твоя мама рассказала мне о своей болезни. У тебя есть силы оставаться в проекте? Все поймут тебя, если ты откажешься.

– Со мной все нормально. И с мамой все будет хорошо. Конечно, я никуда не уйду… – И вдруг ее задушили слезы. – Простите меня. Я нормально… правда, у меня все хорошо.

Одно дело было – плакать, думая о Варшавском гетто и его детях, и делала она это часто и без всякого стеснения, но слезы по себе самой казались ей неуместной слабостью.

Словом, каникулы пришлись как нельзя кстати. В последний учебный день Меган обвела в кружочек очередной крайний срок в своем журнале: «Выучить роли – к концу каникул».

* * *

23 декабря 1999 года Дебре Стюарт удалили опухоль. Операция прошла удачно, и в сочельник Дебру выписали. Доставая ночную рубашку для мамы, Меган увидела в стенном шкафу картонную коробку с аккуратно завернутыми рождественскими подарками. На праздничной открытке маминой рукой было написано: «Меган с безграничной любовью от мамы и папы». У Меган перехватило дыхание, и, рухнув на колени, она зашептала сквозь слезы: «Пожалуйста, дорогой Иисус, сделай так, чтобы мама вылечилась».

* * *

Свое первое Рождество в Канзасе Сабрина праздновала с младшей сестрой Сарой и мамой Лориндой. В сочельник они отправились на всенощную службу. Рождественский вертеп на алтаре был освещен лучом прожектора, и Сабрина, смотря на лежащего на соломенной подстилке младенца Иисуса, бездомного и одинокого, думала о своей семье, о своих скитаниях, о том, что тоже не знает места, которое могла бы назвать своим домом. На глаза набежали слезы, она тихонько всхлипнула, но быстро взяла себя в руки, и Сара, задремавшая у нее на коленях, ничего не заметила…

* * *

Всю ночь перед Рождеством Лиз провертелась в кровати. Ей не давали спать черно-белые кадры «Списка Шиндлера»: умирающие и мертвые дети, полные ужаса глаза их матерей… Она бросила попытки заснуть и взяла в руки «Дневник Варшавского гетто» Мари Берг[22]. Вот что писала эта девочка в рождественский сочельник, 24 декабря 1941 года:

Сегодня все на «арийской» стороне оделись в праздничную одежду. Мне даже чудится, что я ощущаю запах вкусной еды. Сегодня сочельник. С полгода назад прошли слухи, что к Рождеству война закончится и что уже 11 ноября, т. е. в День перемирия, в Варшаву войдут союзники. И правда, по улицам Варшавы маршируют солдаты, но это войска врага.

Прочитав эти слова, Лиз зашептала молитву: «Спасибо Тебе, Господи, что я не в Варшавском гетто. Спасибо за эту теплую постель. Спасибо за то, что я слышу, как в гостиной шаркают ногами бабушка с дедушкой». Она подумала, что не лишним будет помолиться и за душу этой замечательной женщины, Ирены Сендлер… помолиться в надежде, что, как бы ни сложилась ее судьба, она умерла без боли и мучений.

* * *

Из-за маминой операции Меган пропустила две репетиции. Потом пришла с назубок выученным текстом, но совершенно без сил – все «женские заботы» по дому легли на ее плечи. Сабрина спросила, не больна ли она.

– Ага, немножко есть… наверно, подхватила грипп, что сейчас ходит…

И выпалила:

– У моей мамы рак груди!.. У нее все более-менее, я тоже ничего. Сначала мы все были в шоке, сами понимаете. Но теперь ничего. В конце января у нее начинается курс химиотерапии.

– А это у нее, типа, злокачественный рак? – спросила Лиз.

Меган терпеть не могла, когда ее жалеют.

– Я бы не хотела больше об этом говорить. Я просто думала, что вам следует об этом знать, – сказала она, повернулась и ушла.

* * *