Храброе сердце Ирены Сендлер

В апреле и мае в Варшаве начали появляться беженцы из Люблина, и по городу поползли жуткие истории о том, как евреев загружали в вагоны для перевозки скота, больше чем по сотне в каждый, и отправляли в Бельжец[72]. Слухи о ликвидации Краковского гетто и депортации 30 000 евреев из гетто во Львове распространялись по городу со скоростью гриппа-испанки. Неделю спустя такие же новости пришли из Милеца. А в подпольной газете «Информационный бюллетень» правительства в изгнании сообщили о том, что в сотне километров к северо-востоку от Варшавы, прямо на железнодорожной линии открылся лагерь Треблинка, в котором почему-то почти не было бараков для заключенных.

Ирена постоянно читала нелегальные газеты, особенно часто «Информационный бюллетень». Там сообщалось о существовании лагерей смерти – Хелмно, Бельжеца и Собибора. Беженцы из Рижского гетто рассказывали, что массовые расстрелы происходили прямо в пригородных лесах. Из Люблинского гетто евреев депортировали в Бельжец. Из этого лагеря никто никогда не возвращался, и газета называла его «фабрикой смерти»…

Треблинка тоже могла оказаться фабрикой смерти. Там тоже вместо жилых бараков были видны только высокие кирпичные трубы. Члены Юденрата и еврейской полиции, однако, убеждали, что опасаться нечего – мол, это просто пересадочная станция для евреев, направляющихся в «трудовые» лагеря или в лагеря «для перемещенных лиц» где-то на востоке. Но где же этот «восток»? Одни говорили об арабских странах, другие – об Украине. Любые, даже самые невероятные слухи передавались из уст в уста до тех пор, пока в них не начинали верить, как в абсолютную истину.

В понедельник после Кровавой ночи Ирена прочитала новый немецкий плакат с описанием преступных деяний и казни шестидесяти евреев. Текст заканчивался предупреждением:

Расстрелы будут продолжаться до тех пор, пока будут выходить подпольные газеты. Евреи должны сами положить конец этой преступной деятельности.

Всех активистов подполья и сочувствующих взяли на заметку, и Ирена даже начала задумываться, а нет ли и ее имени в списках подозреваемых. Но подпольную прессу запугать не удалось, следующий выпуск еженедельной газеты «Yediot» («Новости» – ивр.) вышел точно в срок и был гораздо толще, чем обычно.

Весной 1942 года в лексикон каждого еврея вошло новое слово – депортация

. И это были уже не просто слухи. «Перемещение еврейского населения в трудовые лагеря» активно обсуждалось в официальной прессе. По всей Польше евреев силой «перевозили железнодорожным транспортом» (по определению немцев) или, по словам подпольных изданий, «транспортировали в вагонах для скота»… куда? Эти люди просто-напросто исчезали без следа.

Вечная оптимистка, Ева предпочитала соглашаться с выводами Шмуэля (близкими по смыслу к заявлениям Юденрата и еврейского полицейского корпуса) и верить в трудовые лагеря. Ведь в военное время даже евреи должны представлять для немцев большую ценность. А кроме того, все они были в полной власти у немцев, и гораздо лучше подчиняться, нежели навлекать на себя репрессии. Брат Евы Адам, однако, был убежден в том, что немцы решили полностью уничтожить польских евреев и что депортация была равносильна смертному приговору.

Через неделю после Кровавой ночи Ирена зашла в Centos передать Еве деньги и заметила, что та, похоже, уже много ночей не спала. Ирене подумалось, что за полтора года, прошедшие с момента полной изоляции гетто, Ева постарела лет на десять.

– На следующий день после Aktion, – сказала Ева, – из Терезинштадта прибыли тысячи беженцев. У нас не было для них еды, мы не могли их разместить нигде, кроме главной синагоги. Самое странное, что мы дали им лишь крышу над головой, а они были нам благодарны!..

– Как бы я хотела чем-то тебе помочь!

На лицо Евы вернулась ее милая, хоть теперь и печальная, улыбка. Как же Ирена скучала по былой естественности этой улыбки!

– Дорогой мой, любимый дружочек, – сказала Ева, – никогда не говори мне больше таких слов. Ты мне не просто помогаешь… ты восстанавливаешь во мне веру в человечество.

Ирену смутили эти похвалы, и она поспешила сменить тему, спросив, как идут дела в кружке.

– Я стараюсь не показывать им своего отчаяния. Запасы оптимизма у меня, похоже, на исходе, я все больше и больше верю, что все кончится страшной трагедией. – Ева опустила глаза, будто стесняясь слов, слетевших с губ в момент слабости. – Я перестала надеяться на спасение. Теперь я вижу чудо из чудес в том, что мне удалось прожить еще один день.

Ирена отдала Еве конверт с деньгами на закупки продуктов у спекулянтов:

– Мне надо бежать. Я зашла по пути, иду к Пинкусам.

– На блокпосту на Лешно появился новый немецкий охранник. Его прозвали Франкенштейном[73]. Он расстреливает людей по самому малейшему поводу, а иногда и вообще без повода. Будь осторожна, Ирена!

– Сейчас ходит столько жутких слухов…