Храмы Невского проспекта. Из истории инославных и православной общин Петербурга

Любуясь новым его произведением, я хотел поделиться с кем-нибудь своим восторгом и предложил ему попросить в мастерскую гг. Григоровича и Егорова. Он позволил, и я побежал позвать их посмотреть на новое чудо искусства. Когда рассказал я Егорову, чтó у нас делается, и что уже пол фигуры написано, «Как? – вскричал он, – Да ведь я вчера еще был у него: полотно стояло чистое?» – «Точно так, – отвечал я, – но сегодня в десять часов Карл Павлыч начал работать»… «Экой он чародей!» – «И просил прийти взглянуть». – «Спасибо, сейчас. Ах, Боже мой! этакий талант: полфигуры в одно утро! Этакий мастер! Ну, брат Мокрицкий! счастлив ты, что имеешь такого учителя; иной дорого бы дал, чтобы посмотреть xoтя в щелку, как он пишет; а ты при нем всегда – счастлив ты, брат, счастлив!» Собрался старичок, и мы пошли по коридору, и всю дорогу он повторял: «Ах, Боже мой! Полфигуры в одно утро написал! Ну, вот увидим! Спасибо ему, что вспомнил старика!» Вошел Егоров в мастерскую и остановился молча перед картиною. Брюллов подошел к нему и легонько взял его за руку. «Здравствуй, Карл Павлыч; что это ты сделал? И это сегодня? Боже ты мой! какая голова! А торс как нарисован! Как вылеплен! Так и слышишь, как из груди вылетает последний вздох… Боже мой! Как это хорошо!» – сказал Егоров и обнял его. Потом, оглядываясь кругом, он увидел ряд других работ: «А здесь-то, здесь, чего здесь нет! Хочешь Тициана? – вот тебе Тициан! Хочешь Вандика – вот тебе Вандик (Ван Дейк – а. А.)! И Корреджио, и Рубенс, и Рембранд – все они в тебе сидят; а вон этот ни дать ни взять Веласкез, ты кистью Бога хвалишь, Карл Павлыч! право, Бога хвалишь. Славно, братец, славно!» Старик был в восторге, и его похвалы хоть и были оригинальны, но сказаны от души. Егоров понимал и высоко ценил талант Брюллова.

Вечером того же дня приступил Брюллов опять к черчению голов для других фигур. Головы Иоанна и Магдалины вышли поразительны своею изящною красотою и глубокою печалью; головы Иосифа Аримафейского и Марии Клеоповой создались легко и удачно, тем болee что для этой последней имел он в виду превосходный оригинал. Быстро и дивно хорошо создавалась эта картина. Многие приходили удивляться новой славе художника. Помню, как в Бозе почивший Государь Император долго и внимательно смотрел на нее и, пораженный удивлением, изъявил особенную благодарность художнику; помню, как Василий Андреевич Жуковский по целым часам сидел перед картиною, то наслаждаясь безмолвно ее красотами, то обращаясь к художнику с похвалою. Вглядываясь в общий состав картины, он обратил внимание на небо, которое художник представил с разорванными тучами, и заметил, что в форме большой темной тучи видит он человека, летящего от стороны света с распростертыми руками. «Это дух тьмы улетает, предвидя свое поражение». И точно, облако, может быть, и случайно, но вышло похожим на тень гиганта.

Не умолчу также об одной, до слез тронувшей меня сцене. Один почтенный любитель, и, к чести его скажу, из знатного рода, посетил Брюллова, застав его за работой. Долго стоял посетитель, пораженный, перед картиною; и когда художник сошел с подмосток и подал ему руку, приветствуя его, он поцеловал ее и сказал: «Эту руку я поцелую прежде, нежели пожму!» Он высоко уважал Брюллова и прибрел у него много прекрасных произведений.

Приложение 2

Великое Слово

(Кольцов А.В. Сочинения. Л., 1984, С. 91–92).

Глубокая вечность

Огласилась словом.

То слово – «да будет!»

«Ничто» воплотилось

В тьму ночи и свет;

Могучие силы

Сомкнуло в миры,

И чудной, прекрасной

Повеяло жизнью.

Земля красовалась

Роскошным эдемом,

И дух воплощенный —

Владетель земли —

С челом вечно юным,

Высоким и стройным,

С отсветом свободы

И мысли во взоре,

На светлое небо

Как ангел глядел…

Свобода, свобода!..

Где ж рай твой веселый?

Следы твои страшны,

Отмечены кровью

На пестрой странице

Широкой земли!

И лютое горе

Ее залило,

Ту дивную землю,

Бесславную землю!..

Но слово «да будет!» —

То вечное слово

Не мимо идет:

В хаосе печали,

В полуночном мраке

Надземных судеб

Божественной мыслью

На древе креста

Сияет и светит

Терновый венец…

И горькие слезы,

Раскаянья слезы,

На бледных ланитах

Земнова царя

Зажглись упованьем

Высоким и светлым,

И дух вдохновляет

Мятежную душу,