Хранящая огонь (СИ)

Но когда Арьян шагнул в просторную светлую горницу, ход мыслей оборвался, и время будто замерло, останавливаясь, растягиваясь в бесконечность. Княжич жадно втянул в себя приятный до щемоты в груди запах ромашки и хлеба, что так любила мать. Он и впрямь обнаружил на столе плетёную корзину только сорванных цветов, и внутри оборвалось всё — то было желание отца. Аромат благоухал здесь, оседая горчинкой на языке, оковы напряжения разжались, и воспоминания хлынули в душу, тревожа успевшие затянуться раны. Давно он здесь не появлялся. Раньше тут работа велась, девушек полна горница была, и везде лежали вышитые рушники да платья, нитки повсюду да лари со всеми бабьими вещами: бусами, иголками, тканями, куделями шерсти, да лебяжьим пухом. Он застыл, на миг показалось, что сейчас выйдет на встречу матушка. Но широкий сводчатый дверной проём пустовал, повисла глухая тишина, обжигая болью утраты. А теперь пусто всё, прибрано и одиноко, тоскливо. Лишь ложился посеребрённый утренний свет на пустой, хоть и устеленный скатертью, стол, на длинные лавки да в углы.

Шаги и впрямь послышались, только с другой стороны, от боковой двери, разрывая тишину и возвращая Арьяна к его изначальному намерению. Вышла чернавка. Глаза зелёные, как молодая листва берёзы. Увидев княжича, поклониться поспешила.

— Найди мне Данимира, скажи, пусть в гридницу поспешит. Жду его там.

Девица кивнула да скрылась вновь в недрах терема, только длинная русая коса и мелькнула за ней. Арьян вернулся в детинец, полнившийся мглистым утренним туманом. В дружинной избе уже толклись кмети, бодро переговариваясь, лишь бы занять себя в ожидании княжича — не терпелось уж выехать за стены да погрузиться в мглистый замшелый лес, раствориться в сумерках. Ожидание ведь хуже всего, пропасть перед броском вперёд. Так же было и с жизнью Арьяна — замело всё, будто в самой глухой чаще, куда не пробраться ни ветру, ни солнечным лучам, покрылось прелостью да слоем листвы, не давая взойти новым росткам, и чего теперь ждать за поворотом, он не знал. Будет ли просвет? Всеслава теперь стала для него непосильной ношей, невольной и, уж чего душой кривить, обременяющей, и как бы гадко ни делось от самого себя, а смириться с тем, что теперь она рядом постоянно будет, с каждым днём становилось всё тяжелее. Арьян сидел у стола, думая обо всём этом, невидящим взором скользил по снаряжённым в дорогу мужчинам, густые голоса которых не стихали. Лишь Векула, десятник, поглядывал изредка на княжича, будто видел, что Арьяна что-то тяготит, да не спрашивал ни о чём, за что тот благодарен был ему.

Наконец мелькнула в прорубе низкого окошка русоволосая голова Данимира. Княжич вбежал в дверь взъерошенный чумной, в глазах шальной огонь и вместе с тем какая-то доля вины. Взгляды присутствующих истыкали его так, что Данимир невольно запахнул кафтан, поправил пояс, пригладил непослушные пряди пятернёй, поправляя свой небрежный вид, в котором он явился в дружинную избу, усиленно пытаясь заглушить пыл, что так строптиво рвался наружу, и ничем его было не затмить: ни напускной серьёзностью, ни приведённом в порядок видом.

— Верно забыл, что уезжаю я? — поймал Арьян его распалённый взор.

Данимир усмехнулся, встряхнул кудрями, пройдя вглубь, повинно пригнул голову.

— Векула, поднимайтесь потихоньку в сёдла, пока я переговорю с глазу на глаз с братом, — велел Арьян.

Мужчина, допив остатки мёда, отставил чару, кивнул, бросив короткий тревожный взгляд на Данимира, поднялся, покинул с ближней братией избу.

— Увлёкся ты своим подарком, Данимир. Как же мне на тебя оставлять всё, если ты из женского стана не вылезаешь? Город брать будут, а ты другим делом занят, — не удержался от колкости.

— Так же, как и ты — воличанкой, — защитился младший от нападения. — А вообще, не наговаривай, беду не приманивай.

Арьян сжал губы, стирая улыбку со своего лица. Да, злиться было нужно только на себя, верно брат подметил, но не совсем верно.

— Она не просто воличанка. Это Мирина, княжна, дочь князя Радонега из городища Ровицы.

Данимир тоже посерьёзнел, и огонёк шалый потух-таки в недрах охристо-зелёных глаз юноши, насытившегося досыта любовными ласками за эти две ночи.

Арьян разглядывал его и не узнавал, братец изменился, изменился сильно, и понять трудно было, в чём именно. Вроде, как и прежде, расслаблен, да чрезмерная вальяжность была в его сидячей позе, отвалившись спиной от стола, даже какое-то превосходство над другими, и взгляд как будто свысока только лишь подчёркивал это. Раньше княжич был рассеянный да простой внутри, а теперь и его взгляда не понять, будто внутри закрылся, и Арьян вдруг особо остро ощутил холодность и напряжение, что легли меж ними стеной. Это вызывало только раздражение и тревогу, но кто виновен в том, что разные теперь дороги легли перед ними? И не знал старший брат, что с тем делать. Раньше у младшего душа нараспашку была, тем и отличались они. Душа Арьяна — потёмки дремучие, в которых он сам порой плутал.