Хранящая прах

Вихсар слышал ее уже через туман, ласки Аймы поднимали его на гребни волны, чтобы вновь опрокинуть на горячий песчаный берег, вынуждая задыхаться от жажды. Тем временем, ловкие пальцы Ирады расстегнули ворот рубахи, ворвались под ткань, огладили грудь. Рубаха быстро оказалась сдернута с него. Густое горячее масло полилось на шею, следом Ирада принялась растирать его кожу, втирая ароматные масла, сминая и оглаживая, он ощущал прохладные губы наложницы на ключице, тяжелые косы упали ему на грудь, потом Ирада скользнула языком по плечу, оставляя влажные следы. Знающие толк в ласках, умеющие угодить ему, они делали все, чтобы Вихсар смог забыть на сегодняшнюю ночь обо всем. Упругие губы Аймы на его плоти туго обхватили его, заскользили, облизывая языком, и дыхание Висара сбилось. Ирада припали к его устам, вбирая вырывающиеся из горла стоны, обрывки дыхания. Горячие волны одна за другой ударяли, топили, вынуждая задыхаться в неге, били в солнечное сплетение, и он не смог сдержать в себе рвущийся наружу смерч. Подхватив Айму с пола, он грубо опрокинул девушку на шкуры, рухнул ураганом на нее, резко вторгаясь, погружаясь твердо в горячее мягкое лоно, что приняло его целиком, окунулся в вязкую глубину. Это опьянило мгновенно. Вихсар уже не чувствовал себя, а только одно единственное желание — разжать стискивающее капканом естество, проникая в лоно наложницы беспрерывно и беспощадно, не давая время ни на передышку, ни на попытку вдохнуть. Неотрывно смотря в черные, как смоль, глаза, он видел сквозь них только одну, ту, что осталась сейчас в руках Садагат. Он окунался в глубину, опрокидываясь раз за разом в синеву ее глаз, загребая в кулаки белое золото ее волос, вдыхая сладкий запах золотисто-молочной кожи. Ускоряясь и одновременно падая в кипучую, заглатывающую в недра блажь, Вихсар взорвался на тысячи огненных языков, растворяясь и исчезая во времени. Волна блаженства сотрясла его тело, стирая все грани бытия. Он упал с края бездны прямо в пустоту, что забирала его без остатка в свои безмолвные объятия. Хан продолжал еще двигаться до полного опустошения, пока, обессиленный совсем, не выскользнул из ставшего чрезмерно влажным лона, оставляя свое семя. Распластавшись на постели, он какое-то время не видел ничего, только черноту, тишина густым киселем облила его, придавливая к земле. Он слушал бешеный грохот сердца, а потом увидел тусклые всполохи огней, ощутил тягучие запахи свершившегося соития и губы наложниц, продолжающие блуждать по его телу мягко и мокро. Над ним оказались глаза Ирады, голодные, полные желания. Именно такое же ненасытное жгучее желание он хотел видеть в глаза княжны. Взяла злость, Вихсар обхватил наложницу за талию, развернул к себе спиной, ставя ее на четвереньки, погладив по животу, бедрам, сдернул штаны, смяв жестко ягодицы с бронзовым отливом кожи, скользнул меж ног, лаская нежные складки плоти, мокрой и мягкой. Ирада, охнув, выгнулась, принимая его пальцы внутрь себя, задвигала бедрами, насаживаясь плавно и быстро, разжигая в нем вновь неуемный огонь вождения. Оно горячей лавиной прошло с головы до ног, сотрясая нутро. Вихсар подтянул девушку за бедра к себе плотнее, обхватив лодыжку одной рукой и намотав черные косы на кулак другой, проник плавно и медленно, вбиваясь твердо и жестко, размеренно дыша, закрыв глаза, слушая всхлипы. И вновь видел перед собой образ той, что разжигала в нем неутолимый огонь желания, таким близким и холодным светом сияла его Сугар.

Глава 3

День тянулся за днем мучительно долго. К вечеру, на исходе второго дня до праздника плодородия, каждый будет должен отдать дань земле и колу, принести щедрые требы и поблагодарить богов за минувший год и богатый урожай. Арьян измерил весь острог шагами, не зная, куда и примкнуться. Три раза в день собирались всеми в терме, чтобы вместе сотрапезничать да обмолвиться словом. Ерислав, как обещал, был занят сбором своей дружины. Князь Гостивой грозил лишить его всего, если тот все же осмелится пойти на валганов. Он, как и князь Вяжеслав, был против того, но разве остановишь буйную голову. Не удержишь, уж как ни старайся, но в одном Гостивой все же ограничил сыновей — увел из детинца набранных кметей, поэтому братья поступили по-иному, решив проехать по весям окрестным в тайне. И точил сердце Арьяна червь сомнения от того, что нарушает волю старших князей, да ничего не мог поделать, назад уже дороги нет, иначе он изменит самому себе, как жить потом с этим? Задумал даже испросить волю богов, да тут же и передумал — какой бы ни был знак, он не отступит.