Хранящая прах

Вихсар поднялся, скинув с себя всю одежду, прошел в другую часть шатра, где уже была приготовлена для омовения бадья. Погрузился в воду, пахнувшую травами, теми, которые придавали мужчине силы. Из наложниц хан оставил только Ведию, она и вымыла волосы и помогла перевязать рану. После и ее отправил заняться другими важными делами. К тому времени с улицы уже доносились звуки просыпавшегося лагеря. А вскоре загудели в шатре голоса собравшихся мужчин. Вихсар вышел к ним. В прорези, что были сегодня открыты для приглашения добрых духов и душ предков, вливались белесые лучи солнца, окутывая сидевших вокруг очага мужчин. Пришли все: Угдэй, Найир, Анталак, Бадгар и еще двое нукеров[1] — Гай и Токай. Они переговаривались, разливая в деревянные ритуальные чаши катак — отвар, пряно пахнущий гвоздикой и бадьяном — от злых духов. Завидев хана, каждый поприветствовал его, приглашая к очагу. Вихсар присоединился, принимая деревянную чашу, отпивая густо пахнущий напиток сладко-горький на вкус. Говорили о разном и только праздном, стараясь не упоминать о нависшей угрозе, вызывая расположение у богов, сохраняя священность утра, да совсем уж умолчать не выходило, обговорив коротко о том, что воины — какие есть в ауле — собраны и снаряжены.

Пока распивали не по одной чаши катака, подошло время и для сборов, а там уже скоро ехать за невестой, хоть та и была в ста шагах от жениха. Мужчины разошлись, оставив Вихсара, но стоило тем уйти, как бесшумно вошла Айма. Вихсар, затягивая тесьму на штанах, равнодушно скользнул по нежданной гостье взглядом, ощущая, как раздражение все же всплеснуло внутри. Подхватил куйнак[2], просунув голову через ворот — мягкость ткани легла на тело успокаивающей прохладой.

Айма растерялась было, не зная, как вести себя и чего ожидать, да тут же нашлась — бросилась за шелковой рубахой, подавая хану и скромно опустив взгляд. Вихсар принял его, отворачиваясь. Ощущая, что девушка все еще стоит за спиной в ожидании.

— Уходи, Айма.

— Хан, позволь помочь, — пролила просьбу елейным голосом девушка, потянувшись и за кафтаном.

Вихсар мгновенно перехватил ее руку, заметив на запястье подарок, который он вручил ей прошлой ночью.

— Мне не нужна помощь, не вынуждай меня повторять дважды.

Айма долго посмотрела на него. Несомненно, красива — молодая, с упругим телом, бархатными губами, сверкающим, как родник взглядом, она вызывала только плотское желание, она не проникала в душу, не волновала и не грела, как грела, разжигая целое пламя, Сугар, едва только помыслил о ней. А Айма? Стоит наложнице покинуть его постель, тут же забывал о ней. И нужно бы вернуть их обратно брату или, отдать в жены кому-нибудь из батыров. Айма будто прочла в его взгляде что-то, отступила, поджав губы, и, развернувшись, пошла прочь.

Оставшись в полном одиночестве, Вихсар облачившись в обрядовые многослойные одежды, подпоясался длинным кушаком, на котором по обычаю подвесил рог, ритуальный кинжал с изогнутой рукоятью, доставшийся ему от хана Бивсара. Хан, изъяв его из ножен, задумчиво осмотрел растительный узор на нем, широкое острое лезвие из дымчатой стали. Конечно, Вихсар должен получить благословения от родителей, но отец был сейчас далеко, как и братья, а матушка жила в сердце и, казалось, была согласна с любым его желанием.

Вихсар вложил его в ножны, выглянул в прорезь, щуря глаза на солнце. Огненный диск уже поднялся над бескрайней степью, затихло все в ожидании, даже птицы петь перестали. Внезапно послышался звон молота о железный щит, созывающий народ к священному огню, и поднимая в Вихсаре волну глухого волнения— это была первая его свадьба, первая и единственная — другой и не желал. За стенами шатра заслышались и голоса, и утренние хвалебные воспевания потянулись с холма. Вихсар мыслями вернулся к княжне — Мирине приходится сейчас куда страшнее, но он был спокоен за нее, ведь Садагат и Турай рядом. Невольно он представил ее в изумрудной длинной кадфе[3], ее глаза, полнившиеся утренней девственной прохладой, смотрят на него открыто…

Вихсар, одев шапку, вышел из шатра к ожидавшим его снаружи нукерам.

На улице оказалось прохладно, но воздух был настолько свеж и сладок, что невозможно и напиться им. Ослепительно-голубое небо бездной простиралось над головой, дул легкий ветерок, колыша стяги, ленты, вышитые рушники на столбах ворот. Не успел хан появиться, как раздались со всех сторон радостные возгласы приветствий собравшегося со всего аула народа. Священный огонь уже полыхал за высокой изгородью, и дым клубился в небо, расползаясь и сливаясь с его чистотой. Вокруг ограды на четыре стороны возвышались осиновые в три человеческих роста столба с вырезанными лицами — щелки глаз и прорезь губ, будто сами предки, сохраняя нерушимое покой, взирали в туманные дали, охраняя нынче всех людей и священнодействия, что вскоре произойдут здесь. Между истуканами протянуты шесты, на которых колыхались ткани и атласные ленты, позвякивали грозди монет. К этим воротам хан должен привести невесту.