Хранить вечно. Дело № 2

Дело было в костюме, конечно — в дорогом, заграничном костюме и такой же дорогой обуви. Во время второй нашей поездки в Харьков мы с Марком пошли после занятий в аэроклубе бродить по центральным улицам города — и я тогда заприметил очень приличный магазин, торгующий готовым платьем. Кроме популярных здесь полувоенных френчей, однобортных курток и двубортных жилетов, я обнаружил на витрине и главное нововведение моды второй половины двадцатых годов — мужской костюм-тройку "а-ля Принц Уэльский". Английская тонкая шерсть в мелкую полоску, безупречный крой, узкие, прямые брюки чуть ниже щиколотки… э-э-э, да что там говорить! Цена по местным меркам была запредельной, но я без колебаний выложил за обновку остатки купюр, вырученных в своё время за николаевские десятки, прикупив вдобавок галстух (так тут говорят!), пару белоснежных сорочек из превосходной бумажной ткани, и три пары носок с нелепыми приспособлением в виде мини-подтяжек, застёгивающихся под коленом. Завершили гардероб элегантные бежево-коричневые туфли на модной резиновой подошве — настоящие, из Америки! — доверительным полушёпотом сообщил приказчик.

Марк, присутствовавший при этом грандиозном мотовстве, смотрел на меня, как на помешанного. Не мог же я объяснять ему, что уже успел договориться с «психологиней», что она будет подгадывать свои визиты в Харьков к нашим занятиям в аэроклубе, и мы рассчитываем провести вместе не один вечер — и не только в гостиничном номере, но и в каком-нибудь приличном ресторане, которых в столице Советской Украины хватало. Не в юнгштурмовке же с коммунарскими нашивками идти в солидное заведение — тем более, что костюм в сочетании с набриолиненной шевелюрой добавлял мне сразу два-три года, до некоторой степени скрадывая нашу с Еленой разницу в возрасте.

К сожалению, цену обновки мог достаточно точно оценить не только я или моя пассия — не считая, разумеется, прочих посетителей ресторана, в котором мы как раз сегодня и договорились поужинать перед тем, как… ну, вы понимаете. Общежитие авиазавода располагалось далеко не в самом благополучном районе города, трамвай здесь ходил редко, и я, не желая мять английскую буржуазную ткань в отечественной пролетарской давке, решил пройтись пешком, имея в виду поймать, если повезёт, извозчика. И не успел прошагать и двух кварталов, как наткнулся на неизбежное.

— Дывысь, Мыкола, нэпман хиляет[1]! А нарядный якой, чисто бобёр[2]! Раскуём[3]?

В отличие от московских гопников, эти говорили с выраженным малороссийским акцентом, хотя и изрядно замусоренным жалкими потугами ботать по фене. Они и на вид были такие же — типичные Мыколы и Тарасы, приехавшие в столицу за городской деньгой, устраиваться на завод или фабрику, но свернувшие по слабохарактерности или врождённому слабоумию на кривую дорожку. Для них эпизод с гоп-стопом явно не было случайностью — ну, увидели фабричные парни расфранченного «исплотатора», сдуру завернувшего не в тот район, вот и решили покуражиться, — нет, судя по блеснувшим в руках ножам, хлопцы занимались любимым делом. И дяди Яши с «Браунингом» мне здесь не дождаться, как, впрочем, и любой другой помощи — милиционеров на этих улицах редкие гости, а выглянувший из подворотни чумазый подросток явно симпатизировал отнюдь не мне, как жертве ограбления, а его исполнителям. Классовая близость — это, знаете ли, фактор…

Я огляделся, прикинул расклад сил — злодеев всего двое. Я состроил испуганную физиономию и попятился в проход между домами — идиотский с любой точки зрения поступок, потому что шагах в двадцати проход упирался в кирпичный брандмауэр, у подножия которого кисла застарелая помойка.

Злодеи повеселели: как же, жертва сама идёт в руки!

— Эй, нэпман! — распорядился тот, что постарше, в мятом картузе. — Скидавай клифта, котлы, лопатник гони, пока афишу не расписарили![4]

И напоказ, неумело, крутанул перед собой финкой. Второй ощерился (зубы у него были чёрно-жёлтые, гнилые) и шагнул ко мне.

— Шо, фраерок, не врубился? Скидавай клифта, кому велено!

При этих словах изо рта у него пахнуло такой густопсовой гнилью, что начисто перебило ароматы помойки. Я невольно отвернул лицо. Не помогло.

— Ось, Мыкола, он ещё и хавальник воротит от пролетарьята! — обрадовался моей реакции гнилозубый. Я скривился — вонь стала совсем уж невыносимой. — Ну, ща я его…

…что ж, сами виноваты. Теперь — не обессудьте...

Бац!

Затвор «браунинга» клацнул, досылая патрон в патронник. Стрелял я навскидку, не целясь, с расстояния в пять шагов это было ни к чему. И не промахнулся, конечно, угодил точно между глаз гнилозубому — он отлетел к стене и сполз по ней, размазывая волосами по кирпичам кровавый след и серо-розовые мозговые комки.

— Дядьку, ни, не можно! Не вбивай!

Второй успел сообразить, что сейчас будет — уронил нож и сделал попытку повалиться на колени.

Не преуспел.

Бац! Бац!

Две пули, одна за другой угодившие в верхнюю часть груди, опрокинули его навзничь на замусоренную землю, где он и задёргался, издавая невнятный хрип.

Бац! Бац!