Хранитель истории (СИ)

– Вера Павловна всего лишь поведала о том, как в их поместье гостил месье Кодаю. – И Голицын кратко пересказал и о моём фальшивом признании, и о наших занятиях. Каким бы ни был хорошим актёром Николай, я прекрасно видела, как багровеет от гнева его лицо.

– У Веры всегда было чрезвычайно доброе сердце. – С трудом выдавил из себя Уваров, едва-едва повернув голову ко мне и изобразив на лице улыбку. Я мысленно возносила молитвы всем известным богам, гадая, что же меня теперь ждёт…

– Безмозглая дура! – Слова били сильнее и сильнее. Лучше бы меня на конюшни под розги отправили. Я вжималась в кресло всё сильнее и сильнее, мечтая в этом самом кресле раствориться.

После того как Голицын отбыл решать перед отъездом какие-то свои дела, Уваров меня чуть ли не силком поволок в свои покои на «разговор». И вот уже добрые десять минут мерил небольшой пятачок свободного от растений пространства. «Безмозглая дура» - это уже было довольно мягко. Николай постепенно начал остывать. Я не возражала. Потому что биолог был прав.

– Это случайно вышло… – Рискнула вставить я. Потому как выдумка про японца была изобретена исключительно для того, чтобы прикрыть меня перед доктором. Кто же знал, что Голицын потенциально связан столь близкими отношениями с этой страной?

– Случайно?! – Моя реплика произвела обратный эффект. Уваров вновь взорвался, чуть не роняя здоровенный горшок с лимоном выше его роста. – Чему тебя вообще в институте учили?! Вера, ты же будущий историк! Ты представляешь, каких дел ты тут натворила?

Я отвернулась, с трудом сдерживая слёзы. Конечно, я понимала. Почему-то в моменте мне казалось это чрезвычайно важным, а теперь… Теперь я остро жалела о своём длинном языке.

– Хотя какой из тебя теперь историк. Я лично буду ходатайствовать о том, чтобы тебя теперь и близко не подпускали к институту истории. – Уваров сел на край стола, скрестил руки на груди. – Представляю, как обрадуется Павел Вениаминович.

Вот это уже был удар ниже пояса. Я закусила губу, чувствуя, как щиплет глаза. Чёрт с ней, с карьерой. А вот увидеть в глазах отца разочарование… Снова. Я чуть не завыла от обиды. И, правда, дура!

– И чего ты так привязалась к этому Голицыну? – Николай раздражённо дёрнул плечом. – То Толстой, то Голицын. Слабость к женатым мужчинам?

– Голицын не женат. – Я зло оттёрла слёзы, поворачивая голову к «брату». Уваров рассмеялся, запрокинув голову, посмотрел на меня со смесью сочувствия и удовлетворения.

– Так ты не знаешь? – Он покачал головой. – Четыре года как женат, на Авдотье Измайловой. – Я замерла, не в состоянии вдохнуть. – Первейшая красавица Петербурга, хозяйка известнейшего литературного салона. Её называют princesse Nocturn. – Продолжал забивать гвозди в мой гроб Уваров, наслаждаясь своим торжеством. - Любимица всей столицы, в том числе императрицы…

– Ложь! – Я с усилием заставила себя выдохнуть. Моё обвинения было нелепым, никакого смысла Николаю врать не было. Но что ещё я могла сказать в свою защиту?

– Ни ты первая, ни ты последняя. – Уваров оттолкнулся от стола, стянул со стула свой сюртук. – Думаешь, почему он до сих пор не пал перед тобой на колени в вечной клятве быть твоим?

И откуда этот… этот всё знал?! По всей видимости, выражение лица у меня было более чем красноречивым, потому как Николай снова усмехнулся уже совсем, кажется, успокоенный.

– Мне пора. – Он прошёл мимо меня к двери. – К ужину не ждите.

Так и хотелось крикнуть ему: «Чтоб ты провалился», но это было глупо. Хотя бы потому что Уваров не виноват, в том, что я такая доверчивая дура. А «брат» уже удалялся по коридору, насвистывая весёленькую мелодию под нос.

До самого приезда Голицына я места себе не находила. Чтобы хоть как-то успокоиться, вышла в сад и принялась разгуливать между разросшихся до неприличия кустов, которые то и дело норовили цапнуть меня за подол платья. В такие напряжённые моменты я привыкла отвлекаться тренировками. Бег мне никогда особо не нравился, но ходьба или полюбившаяся мне акробатика хорошо спасали от вредных мыслей.

Мысли толкались, вытесняя одна другую. Если взглянуть на ситуацию логически, то сдалось мне предложение Голицына руки и сердца, как рыбе зонтик. Хороша невеста, которая пропадёт в неизвестном направлении. Данная мысль неприятно меня кольнула, но покуда я эту боль постаралась проигнорировать.

Что гораздо важнее, Сергей мне врал. Точнее, не договаривал. Толстой по сравнению с ним выглядел и то честнее. Тот хотя бы с порога сказал: вот жена, вот дети, а вы, Вера, не хотите стать любовницей? Здесь же меня обвели вокруг пальца. Конечно, никто меня влюбляться не заставлял и в постель насильно не тащил. Но я всё равно чувствовала себя мерзко. Не говоря уже о том, что Голицын теперь в моих глазах выглядел не как благородный рыцарь, давший мне кров и спасший от гнева императрицы, а как человек низкий и трусливый.