Хранители смерти. Замурованная тайна

– Вы взрослый человек, Елена, – напомнил Гуров. – Знаю, детские психотравмы очень живучие. Они как ползучие твари, от некоторых из них невозможно убежать. Но вы же понимаете головой, что вашей вины здесь нет.

– Головой – да, понимаю. Но от этого мне не легче. Уже живя в Париже, я записалась на прием к психотерапевту. Хорошая такая бабулька, русская. Понимающая. Пыталась меня лечить, много о чем расспрашивала, строила схемы, давала мне книги. Ей почти удалось помочь мне, вывести из меня эту гадость, но случилась обыкновенная вещь – она умерла. И я осталась одна. Не к кому было пойти. К другим специалистам я не хотела, потому что тогда бы мне пришлось все переживать заново. И я бросила это дело. Муж уговаривал – не помогло, только разругались.

Громов вообще много чего для нас сделал. У него везде были связи. Мама как-то обмолвилась, что у меня старый стул, а на новый нет денег. Громов забежал на следующий день и принес новый стул. С середины лета вся наша кухня была завалена арбузами и дынями. У папы всегда портилось настроение, когда он, приходя домой, обнаруживал очередной подарок от дяди Вити. Опять же, я не видела в этом ничего плохого, но папа требовал от мамы это прекратить. Однажды дядя Витя подарил ему радиоприемник. Тоже привез из какой-то поездки. Маленький такой приемничек, в коричневом кожаном футляре, на ремешке. Это был единственный раз, когда папа был рад подарку. Громов тогда смеялся: «Будешь теперь ловить вражеские радиостанции. Осторожнее с этим, Ваня». Папа ему ответил, что слушать он будет, но не на Западе, а в Москве, а это, как ни крути, признак патриотизма.

– Отец вам ничего не рассказывал о своей работе?

Елена потерла виски, пытаясь вспомнить.

– Со мной он не делился, но при мне рассказывал что-то маме. Особенно часто это было уже после того, как я окончила школу. Мама болела, редко выходила из дома, а я пропадала в институте. Папа и развлекал ее всякими новостями. А почему вас заинтересовала его работа?

– Для полноты картины. Ничего особенного. Вернемся к первому июля восемьдесят четвертого.

«Хорошая попытка, – мысленно врезал себе Гуров. – Да что она могла понять-то? И разве стал бы Трифонов делиться вслух о том, что его пытается натянуть КГБ? Ой, Гуров, ну ты дал стране угля…»

– Мама мне рассказывала, – вдруг вспомнила Елена. – Она упомянула, что папа и дядя Витя некоторое время работали вместе. Но я тогда не посчитала эту информацию важной. Просто когда стала старше, подумала, что это какая-то ерунда. Громов мотается по заграницам, работает в газете, а папа – инженер, возится с приборами, пишет технические отчеты. Какая тут может быть связь? Я этого точно знать не могла, поэтому быстро забыла про мамины слова. Только сейчас вспомнила. А это имеет какое-то значение?

– Никакого. Вернемся за праздничный стол.

– Да, застолье. Я задула свечи и чуть не спалила себе волосы. Больше всего в тот момент мне хотелось уйти, и я даже попробовала заикнуться об этом. Но мама была против. Встрял папа: «Пусть идет, это ее праздник».

Странное дело, но как только он об этом сказал, я сразу решила остаться дома. Я почувствовала, что мы с ним как два выживших на разбитом корабле. Вокруг бушует шторм, нас швыряет по палубе, но мы все еще держимся. Только вот один из нас еще не догадался, что тонет.

На дядю Витю я смотреть не могла. Он сидел за столом напротив, и все, что он делал, вызывало у меня тошноту. Подцепил шпротинку из банки, а я смотреть не могу. Взял хлеб – тоже. Он стал ужасным. И к маме тоже что-то подобное появилось, но к Громову отвращения было больше.

А он, как назло, полез ко мне с разговорами. «Как твои дела? Расскажи. Где была, что видела? Расскажи. Какие планы на остаток каникул? Расскажи. Расскажи!» Я бурчала что-то ему в ответ, а потом поняла, что нужно отвечать нормальным голосом. Так быстрее отцепится, и никто уже не спросит меня: «Что с тобой?»

Но Громов вдруг завел разговор о моем будущем. И, главное, обращается к одному папе. «Я могу устроить ее в редакцию, даже если не поступит в институт после школы, – говорит. – Посидит у нас годик, а потом посмотрим». «Посмотрим», понимаете? Он не спрашивал. Не предлагал. Он все уже решил. Мама сказала, что это отличная идея, но до окончания школы еще четыре года и я сама пока не знаю, куда поступать. Я и ляпнула: «К папе на завод пойду». Громов засмеялся, а папа снова промолчал. Громов понял это по-своему: «Доверьтесь мне. Решено. После десятого класса устрою ее в отдел новостей». И тут папа не выдержал и закричал: «Что ты за нее все решаешь? Кто ты такой? Это моя дочь, а не твоя!» Ну и еще что-то о том, что ему надоело, что он не чувствует себя хозяином в доме. Все, кроме меня и мамы, уже прилично выпили. Я смотрела на Громова и папу во все глаза. Никогда я их такими не видела.