Хранительница. Памятью проклятые

Он вздрогнул, когда я встала прямо перед ним, смутился, встретившись со мной взглядом, нервно дернулся. Нити у его ног запульсировали активнее, паразит стремился высосать как можно больше до того, как я перерублю каналы питания. Все девять крепких, исправно мерцающих нитей.

— Меня восхищает твоя наглость, — призналась я, разглядывая пол под ногами. Люди обходили меня, бросая неодобрительные взгляды. Кто-то даже ворчал, но мне было все равно. Я взяла своего первого нарушителя. Я крута.

Нити резко потухли, а мне нагло и чуточку истерично заявили:

— Совершенно не понимаю, о чем речь!

На одно короткое мгновение я растерялась, не зная, что нужно делать в такой ситуации, а потом сзади на плечо легла тяжелая ладонь, заставляя непроизвольно вжать голову в плечи. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто меня догнал. Страшно было даже представить, как Глеб выбирался из полного вагона… но выбрался ж таки.

— Я тебе голову оторву, — пообещали мне тихо, в самое ухо, обдавая щеку горячим дыханием.

— Ты мне благодарность вынесешь, — выразила я свое робкое несогласие тихим бормотанием, — я паразита поймала. Если бы не я, мы бы весь день по ветке катались.

Смерив взглядом тощенького мужичка, вжавшегося в стену при его появлении, Глеб злорадно оскалился:

— Ладно, мелочь, живи пока.

— Вообще-то, я молодец.

— Вообще-то, не очень, — передразнили меня, пока паразит пытался слиться со стеной. Наше внимание ему не то что не льстило, оно его откровенно пугало. И если во мне, слабосильной недоучке, особой угрозы он не видел, то огромный, сильный оборотень вселял в его серое, затхлое подобие души бесконтрольный ужас. Любая нечисть хотела жить. Всегда.

Даже у таких вот паразитов жажда жизни была в несколько раз сильнее, чем у самого жизнерадостного человека. А Глеб являлся угрозой его жизни, которую нельзя победить, но и убежать не выйдет…

— Я больше не буду, — промямлил он, прижимая к узкой, впалой груди газетку. Одет паразит был соответственно выбранному образу. Темно-серый костюм, несуразно сидящий на тощей фигуре, и застиранная желтоватая рубашка.

— Вся беда в том, что будешь. — устало ответил Глеб, тут же перейдя на деловой тон: — Вы обвиняетесь в незаконном энергетическом вампиризме второго порядка, в превышении нормы потребления человеческой удачи и в прямом воздействии на эмоции. Мера наказания — наложение запрета на питание сроком…

Замолкнув на пару секунд, подсчитывая что-то в уме, он выдал неутешительное:

— Десять лет.

— Да я же не протяну столько без пищи! — заламывая руки, паразит бросился ко мне, в надежде… не знаю, разжалобить, наверное, но был отброшен обратно к стене. Глеб, как настоящий защитник, не подпускал ко мне потенциальную угрозу.

— Ты знал, чем тебе грозит этот пир, — брезгливо заметил он, сильнее вдавливая паразита в стену, крепче сжимая пальцы на шее, — Леся, давай.

— Чего… давать? — переспросила я потерянно, пожалуй, только сейчас осознав, что не имею никакого понятия, что нужно делать с пойманным нарушителем.

Теперь стояла, смотрела на несчастного паразита, на раздраженного оборотня, которому не доставляло никакого удовольствия прикасаться к прохладной, влажной плоти, и чувствовала себя просто запредельно глупо.

Люди проходили мимо, будто бы и не замечая нас, ослепленные мягким сиянием камней в браслете Глеба. Амулет для отвода глаз… мне такой еще не сделали.

— Подойди, положил левую ладонь ему на лоб, скажи, что он виновен, и назови срок наложения наказания.

— Ты же уже назвал.

— Я не хранитель, я могу обвинить, вынести приговор вправе лишь хранительница или городовой, — нетерпеливо мотнув головой, он грозно велел, — давай.

Я послушно подошла, нервно вытирая вспотевшие ладошки о ветровку.

Какая там ладонь?

Левая?

Кожа у паразита оказалась прохладной и какой-то резиновой, что ли. Совсем неприятной на ощупь.

Проговорив скороговоркой все, что мне было велено, я вздрогнула от жара, обжегшего ладонь, но руку упрямо не отдернула, дожидаясь, когда жар спадет, и кожа под ладонью вновь станет прохладной.

Паразит тихонечко всхлипывал, по щекам его текли крупные, мутные слезы, которых он не замечал. И на лбу его, чуть припухлая, розовела какая-то странная буква «О», как ежик утыканная десятью короткими палочками — руна запрета, если верить моей ненадежной памяти. Сроком на десять лет.

Мой первый приговор.

— Хорошо. — Отпустив тощую шею, Глеб брезгливо отер ладонь о стену. Осмотрел ее и остался почти доволен увиденным. — Ты молодец.

— И что, это все? — В случившееся… не верилось. Ну предположим, мы его поймали, предъявили обвинения. И сразу что? Осудили? Один злобный оборотень и хранительница-недоучка?

— А что тебе еще надо? — удивился Глеб, равнодушно следя за оседающим на грязный пол паразитом, которого не держали больше ноги, подгибаясь под тяжестью свалившейся на него беды. Десять лет без пищи… самая жесткая диета из всех возможных.

— Ну я даже не знаю, может быть, суд? Чтобы все было по закону.