Хребты Безумия

Но ни один из нас так и не придумал никакого по-настоящему убедительного объяснения даже для себя самого, не говоря уже о том, чтобы убедить партнера. Остановившись, мы затушили фонарь и обнаружили, что тьма вокруг не была беспросветной: ее рассеивал слабенький дневной свет, сочившийся сверху. Впоследствии по ходу движения мы включали фонарь лишь время от времени, чтобы сориентироваться. Из головы не выходили следы среди обломков, а запах бензина меж тем становился сильнее. Руины попадались все чаще и все больше мешали проходу; скоро мы убедились, что дальше пути не будет. Оправдывались наши пессимистические предположения относительно трещины, замеченной с самолета. Разыскивая туннель, мы забрели в тупик: нам было не пробраться даже в цокольный этаж, откуда начинался ход.

Осматривая во вспышках фонаря резные стены заблокированного коридора, мы нашли несколько дверных проемов, как обрушенных, так и относительно целых; из одного явственно тянуло бензином, теперь уже полностью заглушавшим другой запах. Присмотревшись, мы установили, что совсем недавно кто-то наспех расчистил вход. Какие бы ужасы там ни таились, ничто не препятствовало нам туда заглянуть. Думаю, нет ничего удивительного в том, что, прежде чем сделать первый шаг, мы выдержали немалую паузу.

И однако, когда мы осмелились ступить под темную арку, у нас отлегло от сердца. В отделанном скульптурой подобии склепа (правильной кубической формы, со сторонами в двадцать футов) не видно было никаких посторонних предметов, одни мелкие обломки. Инстинктивно мы стали разыскивать взглядом еще одну дверь, но не нашли. И тут же остроглазый Данфорт разглядел, что в одном углу кто-то сдвинул обломки с места, и мы включили фонари и направили их туда. В том, что мы там увидели, не было ничего из ряда вон выходящего, и тем не менее, будь моя воля, я сделал бы в рассказе купюру, ибо это зрелище наводило на страшные догадки. Суть не в самих предметах, а в том, как они тут оказались. Это были разные мелочи; они валялись на небрежно разровненной куче обломков, рядом с которой кто-то пролил изрядное количество бензина. Сделал он это недавно: в сильно разреженном воздухе плато все еще стоял резкий запах. Иными словами, мы наткнулись на место привала; наши предшественники, устроившие его, тоже убедились, что вход в туннель перекрыт, и повернули обратно.

Скажу кратко: все разбросанные предметы в том или ином виде попали сюда из лагеря Лейка. Здесь были жестянки, вскрытые таким же нелепым и замысловатым способом, что и в разграбленном лагере; большое количество горелых спичек; три иллюстрированных книги с непонятными пятнами; пустая чернильница и картонная упаковка с рисунком и текстом; сломанная авторучка; непонятные обрезки меха и палаточного брезента; использованная электрическая батарея с руководством к ней; рекламный проспект к нашему обогревателю и несколько смятых бумажек. От одного этого душа у нас ушла в пятки, но самое худшее случилось, когда мы разгладили бумажки и стали их рассматривать. Мы уже видели в лагере испещренные пятнами клочки бумаги и могли бы отнестись к новой находке спокойней, если бы не окружение — доисторическое подполье города кошмаров.

Потеряв рассудок, Гедни мог сымитировать группы точек на зеленоватых стеатитах, — и это объяснило бы, откуда взялись дикие могильные холмики в форме пятиконечной звезды; он также мог набросать более или менее примитивные схемки, на которых были обозначены ближайшие городские строения и нанесен путь к звездчатой громаде, где мы находились, и туннелю в ней, — путь, в отличие от нашего, начинавшийся с какой-то круглой структуры (мы узнали в ней большую цилиндрическую башню с рельефов, при взгляде из окна самолета представшую нам как обширный круглый провал). Повторяю: Гедни мог бы нарисовать такие схемы — ведь те, что мы держали в руках, как и наша собственная карта, основывались, очевидно, на поздних настенных рельефах из подледного лабиринта, хотя и не обязательно тех самых, которыми воспользовались мы. Но чего никак не мог сделать человек, не имеющий ни малейшего отношения к искусству, так это выполнить наброски в особой четкой и уверенной манере, которая при всей небрежности рисунка решительно превосходила свои образцы — позднейшую упадочную резьбу; в манере, присущей исключительно самим Старцам и относящейся к эпохе расцвета их ныне мертвого города.

Иные из читателей, разумеется, назовут нас с Данфортом безумцами из-за того, что мы тотчас же не ударились в бегство; ведь выводы, при всей их дикости, напрашивались сами, а какие — любой, кто ознакомился с моим рассказом, поймет без труда. Возможно, мы и были безумцами: разве я не говорил об этих чудовищных пиках как о Хребтах Безумия? Но, думаю, мы такие не одни: любители природы, которые, вооружившись биноклем или фотоаппаратом, преследуют в джунглях Африки смертельно опасных животных, не многим от нас отличаются. В нас, полупарализованных страхом, разгорелось любопытство, и в конце концов оно восторжествовало.