Хрен знат 2

Четыре года прошло, вернулся я из Камчатки домой. Чешем мы с Витькой Григорьевым в мою новую школу — первый раз в третий класс. Ну и, на правах старожила, он меня вводит в курс дела: с кем можно дружить, от кого держаться подальше, чтобы не «схлопотать в дыню». Таких в коллективе оказалось очень уж много, чуть ли ни каждый второй.

Чём больше Витёк говорил, тем явственней проступал главный посыл: чтобы выжить в кровожадной орде, мне надо держаться его, и слушаться, как старшего брата.

В общем, илу, настроение и так ниже плинтуса, а Григорьев до кучи впаривает про Соньку. Отдельным инструктажём.

— Ты, Санёк, на неё вообще не зырь, и всё будет ханты-манси. А начнёт задаваться, молчи. Против неё только слово скажи, разом затопчут. Куда? — довольно невежливо инструктор поймал меня за рукав, застопорил. — Те чё, повылазило, это же чёртовы ворота!

Меня развернуло. Витька, как раз, кивком своей лысой башки,

указывал на анкерную опору с укосиной и узенькую тропу промеж ними.

— Ты, Саня, под ними никогда не ходи. Примета дюже плохая, вредная для здоровья.

Там, где мы остановились, тропинка раздваивалась, чтоб через пару шагов соединиться опять. Люди, наслышанные о нехорошей примете, огибали укосину по короткой крутой дуге. Век живи — век учись.

Довольный собой, гид развернулся и небрежно поддел правой сандалией ссохшийся ком земли. Если он целился в штангу, тогда попал. Цокнув по деревяшке, чернозём рассыпался в прах, осыпая придорожный лопух серым налётом.

Витька, наверно, и сам удивился такому везению. Он попал, я не поднял кипиш за грязные пятна на обшлаге. И так это дело его вознесло, что возомнил он себя очень крутым пацаном. Внутренне, наверное, посчитал, что теперь уже точно, я ему в доску свой, и мы, наконец, пришли к той степени отношений, когда никаких секретов между кентами быть не должно.

— Так чё там у вас с Родионихой было?

Никогда б не подумал, что меня переклинит до звона в ушах. В глазах полумрак, на коричневом фоне круги. Я бы, наверно, Казию точно ударил, если бы видел где эта падла стоит. И Танька давно на Железнодорожной улице не живёт. Переехала вместе с родителями в новый микрорайон, где по весне не подтапливает. И я без опаски мимо их бывшей хаты хожу, поскольку давно позабыл о давнишней обиде. Отболела, зарубцевалась душа. А тут, будто бы кипятком, да прямо по ней!

Очнулся, а Витёк уже метрах в пятидесяти. Идёт мимо тарного комбината, портфелем помахивает. Не стал я его догонять, ну его, думаю, в баню!

Осень. Первое сентября. Пчёлы повыгоняли трутней из ульев. Вот они и облепили цветы, чтобы последние месяцы перед смертью нажраться. Так мне не хочется в школу, в этот кугутский класс, где был у меня товарищ, да оказался предателем.

Порознь пришли. Под первый звонок. Посадили меня справа от входа, за печкой.Витьку к стенке, меня с краю. Там всего-то в ряду три парты. Он отвернулся, обиделся, как мышь на крупу. Будто это не он за Таньку спросил. Взялся я новую тетрадку подписывать по камчатскому образцу, хоть бы подсказал, что школа у нас средняя, а вовсе не восьмилетняя. Екатерина Антоновна потом исправляла.

На перемене Витёк сам подошёл:

— Ладно, Санёк, не хочешь, не говори…

— Да не было ничего! — взорвался я криком души.

— Будем считать, что не было. Только видели люди…

И ведь, гад, всё равно не поверил! Спасибо ему и на том, что никому в классе не растрындел…

Ну вот, а Лёха говорит, не узнал. Столько всего с его именем-прозвищем связанного вспомнилось-переплелось, что как тут от радости не онеметь? Обхватил я его за пузо, прижался к рубашке щекой — чуть ухо себе не обжёг.

— Скинул бы ты, — говорю, — эту броню. На краю тебя все знают. Перед кем тут мазу качать?

Обиделся Лыч, отстранился. Рот рукавом вытер, вытащил из кармана пачку «Ростова» и спичку. Правую ногу в коленке задрал, и серкой — от задницы до бедра. Заполыхала как миленькая.

Раскурил сосед сигарету, пыхнул разок, не затягиваясь, только тогда сказал:

— Много ты, Сашок, понимаешь! На эту броню я месяц копил. Вагоны на станции разгружал по субботам и воскресениям. Шутка ли? — четвертак. Я может, для того её и надел, чтобы от поезда до дома дойти?

Что-то ещё наверное, намеревался произнести, да поперхнулся: дыму хлебнул и закашлялся. Это же он, падла, для форса цигарку в зубы воткнул. А фокус со штанами и спичкой при мне отрабатывал, чтобы не утратить навык и проверить чужую реакцию. Пацан ещё пацаном!

— Эх, — говорю, — Лёха! Стать взрослым ты успеешь всегда. Это дело за жизнью не заржавеет. А вот раздеться сейчас до трусов, да пройтись босиком по железке, как это бывало встарь, такое уже может не повториться.

Не понял меня сосед. С платформы чемодан подхватил, ступил пару раз, спросил, для проформы, не оборачиваясь:

— Как там мамашка?

— По-разному, — проворчал я. — Найдёт, упаси господь, твои сигареты или учует, что от рубашки разит табаком, тогда и узнаешь как.