Хрен знат

Вот так! За правду пацан стоял. Потому, что правда одна. А все остальное - ложь!

Теперь же... впрочем, Васька не дал сформулировать то, о чем я думал теперь. Со словами "скажи, а?", он толкнул меня локтем в бок. Нужно что-нибудь отвечать, неудобно, еще обидится.

- Почему ты решил, что мы к колдуну приехали? - задал я один из вопросов, который вертелся на языке.

- К кому же еще?! - удивился мой новый друг. - У нас ведь, в станице, если появится кто-то из иногородних, все только его и спрашивают. Лечит он. Бабке Глафире голос вернул. У меня на правой руке было три бородавки. В школе писать не мог. Так он только ладонью провел, к вечеру они и отпали...

Васька с удовольствием зацепился за новую тему. Я же смотрел на грустный пейзаж, подернутый облаком пыли и препарировал прошлое.

Мать Пимовны отпечаталась в моей памяти стоящей в конце проулка, с поднятой палкой в правой руке. Скандальная была женщина, с раздвоенным языком. Ну, чисто бабушка Катя, когда крепко поддаст. Меня, правда, привечала, но только я ее все равно почему-то боялся. Помню еще, что она принципиально не ходила голосовать. В дальний конец улицы, всыпать кому-то чертей, это она бегом, с дорогой душой. А вот, на избирательный участок, до которого два квартала, ноги не шли. Только на дому. Ежегодно, во "всесоюзный праздник" перед ее двором останавливалась бортовая машина с огромным бордовым ящиком в кузове.

Опять же, словечко "иногородний", сорвавшееся с Васькиных уст. Оно ведь, даже в станицах звучало пренебрежительно. В том смысле, что человек не из какого-то там города, а из-за ограды. Будучи дошколенком, я часто ловил его мордой, вслед за ударом под дых. Дед, без базара, казак, но я-то приехал с Камчатки, значит, иногородний. Так до революции звалось на Кубани все неказачье население. Будь ты хоть миллионер, а общинной земли тебе в собственность ни аршина. Плати и бери в аренду. На сходе, соборе и станичном кругу ты тоже никто. Хорошо если пустят в сторонке постоять, поглазеть. Типа того, что "Кубань, конечно, Рассея, но мы этот чернозем у турки из глотки выдрали, поэтому она наша!"

Как я и предполагал, телега остановилась возле двора, где глаза

Бабушки Кати вышли из комы.

- Приехали! - сказала она.

- Ворота открой, внучок, - пряча в футляр очки, ласково пробасила бабка Глафира, - а ты, хлопчик ему помоги.

- Саша его зовут, - напомнила Пимовна.

- Ну да... Саша... хороший мальчик...

Без Васьки я бы ворот не нашел. Бюджетный вариант: две секции плетня, прибитые по краям толстой резиной, раскрывались как створки окна, если, конечно, их приподнять. Взрослые занялись лошадьми. Развернули их мордами к передку брички, задали сенца. Судя по приготовлениям к долгой стоянке, колдун жил где-то недалеко.

- Во-о-н его хата, наспроть, - подтвердил Васька, ткнув, для верности, в покосившуюся калитку, указательным пальцем правой руки. (Был он, кстати, не Звездюшкин, а Казаков). - Без бабки моей, никого во двор не пускает. Даже почтарша, когда пенсию по дворам разносит, сначала стучится к нам.

Солнышко, между тем, расплылось алою лужей именно в той стороне. Оно уже не слепило глаза, но дальше калитки ничего не давало увидеть.

Мы с моим маленьким другом стояли на крыше коровника, бывшего когда-то летней времянкой. Вернее, под крышей, переделанной в плоский навес. Там хранились запасы сена и кукурузы, а в углублении, рядом с бывшей стрехой, припрятан Васькин боевой арсенал. Он с гордостью показал обрез трехлинейки, ржавый трехгранный штык и кусок пулеметной ленты, кажется, от "Максима". Будь я сейчас в своем настоящем прошлом, точно бы позавидовал такому богатству.

- Ва-а-ська! Ты иде?! Сбегай к колодезю, воды принеси!

- Иду, ба!

Нет, не зря взрослые так помыкали нами, представителями последнего поколения, умевшего бегать по земле босиком. Наверно предчувствовали, что эту землю, политую их потом и кровью, мы потеряем бездарно и навсегда.

Как хорошо в их времени! На столе перед сковородкой горит каганец. Мы с Васькой уплетаем яичницу с салом. Электричество экономится: "Вам что, тёмно дЫхать?!" Безудержная мошкара стремится в раскрытую дверь, путается в марлевой занавеске и с шелестом опадает на доски порога. Гудит керогаз. Исходит дурманящим паром кастрюля с каким-то варевом "для Фролки" - того самого колдуна. И чем он такой страшный, если бабушки называют его настолько пренебрежительно?

Но все когда-то заканчивается. Даже долгое ожидание. Мы с

Пимовной идем впереди. Бабка Глафира прикрывает нас с тылу кастрюлей с горячим борщом. В свете новорожденного месяца, тускло поблескивают стекляшки ее очков. А Васька бастует. Сказал, что страшно ему.