Хрен знат

Время шло. Солнце садилось. В душе моей нарастало смятение.

- Может, ну его нафиг, как-нибудь в другой раз? - я схватился за эту фразу, как за спасательный круг.

Сашка сплюнул, посмотрел на меня с презрением, и вынес свой приговор:

- Опозоримся - так опозоримся! Надо ж когда-нибудь начинать? В следующий раз будем умнее.

Петька нас почему-то не ждал. Семья Григорьевых ужинала во дворе. Бутылочка шла по кругу. После долгого, собачьего лая, из калитки выглянула раскрасневшаяся Танька. На просьбу позвать старшего брата, попросила с полчасика подождать, он, мол, еще "не поел".

Чтоб не смущать хозяйского пса, мы отступили к дому напротив, присели на бревнышко.

- Не будет тут ничего, - мрачно сказал Сашка. - Только мы все равно не уйдем. Посмотрим, как он будет выкручиваться.

Стрелки часов приближались к восьми. Это был крайний срок, до которого меня отпускали гулять. Опять попадет! А что делать? Не бросать же товарища одного?

Наконец, лязгнул засов. На фоне открывшегося проема, проявилась Петькина тень.

- Ну, кто там еще? - мрачно спросил он, всматриваясь в темноту, - а ну, выходи на свет!

Я думал, он нас не узнает, ан нет! Не только узнал, но и вспомнил, зачем мы сюда пришли.

- Сейчас, пацаны, айн момент.

Он вышел в спортивных штанах, белой гражданской майке и вьетнамках на босу ногу. В опущенной левой руке, на излете, как противотанковую гранату, держал бутылку, закрытую кукурузным початком.

Мы смотрели, и мотали на ус.

- К Балерыне пойдем, - пояснил старший товарищ.

- Она нас уже ждет? - робко спросил я.

Петро посмотрел на меня, как на существо неразумное, но все-таки пояснил:

- Это такая шаболда, что всем дает.

Блятки были недалеко. Через пару кварталов, наставник остановился и приступил к дальнейшему инструктажу:

- Подождите меня здесь. Чуть что, позову.

Это "чуть что" мне сразу же не понравилось.

Мы послушно присели на траву у кювета, а дембель свернул направо и скрылся в ночи. Где-то недалеко затрещали кусты, загомонили окрестные псы.

Дабы не пропустить что-нибудь важное, мы подобрались ближе. Ломая ветки сирени, Петро топтался под окнами невзрачной хатенки и бросал комочки земли в закрытые ставни.

Никто почему-то не выходил. Внутри было темно. Сквозь щели не пробивалось ни единой полоски света.

- Мне почему-то кажется, что там никого нет, - с ехидцей шепнул Жохарь, подтверждая мои подозрения.

Время шло, а Петька все блядовал. Наконец, это дело и ему надоело. Он разломал скамейку, стоявшую у калитки, матюкнулся и зашагал прочь, не забыв прихватить бутылку. Проходя мимо места, на котором, согласно инструкции, должны были сидеть мы, нарочито громко заговорил:

- Вот сучка! Все бы она выделывалась, все бы хвостом крутила! Некогда ей, нет настроения. Да пошла ты! Ага, размечталась, женился бы я на тебе!

В сторожку я даже не заходил. И так было видно, что людям не до меня. Смоловозки сновали туда-сюда. Город ширился, обрастал новостройками, и всем нужен был наш гудрон. Дядя Вася отпускал длиннющую очередь, а Петро сегодня отвечал за разгрузку. К открытым резервуарам подогнали целых четыре вагонных секции. Наверное, они были с подогревом: смола из них шла самотеком и дымящимися языками разливалась по гладкой поверхности, хороня под собой трупы домашних и диких птиц. Это было, пожалуй, единственное неудобство от такого соседства. На солнце, во время летней жары, поверхность резервуаров очень напоминала пруды с чистой водой. Гуси и голуби залетали сюда стаями. Поэтому поговорка "увяз коготок - всей птичке пропасть", здесь, на смоле, обретала конкретный, безжалостный смысл. Зато зимой в этих коробках мы играли в хоккей - гоняли плоский булыжник самодельными клюшками, вырезанными из вербы. Коньков, на нашей улице, кроме меня, ни у кого не было. Но они почему-то не ездили по смоле. Да и кататься я не умел. Меня увезли с Камчатки, когда я только-только научился на них стоять.

Запарка была конкретной. Никто из мужиков со мной даже не поздоровался. Да я был на них за это и не в обиде. Наоборот. Уходя в школу, я даже в мечтах не надеялся еще раз взглянуть на них, на весь этот мир, наивный, родной и уютный. Даже солнце сегодня светило под стать моему настроению, и ничто не могло его омрачить.

- Ну, вот он, герой! - торжественно вымолвил дед, когда я открыл калитку.

Наверное, где-то нашкодил.

Продолжения не последовало, от души отлегло. Обернувшись, я, прежде всего, увидел незнакомого моложавого мужика. Поднимаясь со стула, он затушил сигарету с фильтром и шагнул мне навстречу.

- Спасибо тебе, парень, - вымолвил этот мужик дрогнувшим голосом, - ты мне дочку вернул.

Фигасе, сюрпризы! В ожидании разъяснений, я завертел головой. Дед сидел на низкой скамейке и невозмутимо курил.

- Это Валерий Иванович, отец Вали Филоновой, - пояснила мне бабушка. Она стояла в дверях, в белом нарядном платочке и без своего вечного фартука. - Ну, накурились? Милости просим в хату.