Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах

И эти действительно религиозные проблемы стоят перед всеми, но не все серьёзно сосредоточиваются на них. Но эти проблемы, они одни действительно серьёзны — на них стоит тратить пафос и к ним обращать искренность. Серьёзность, искренность, честность души — по большому счёту говоря — только этим религиозным проблемам и предназначены. А вне религии говорить, спорить о чем-либо, в сущности, по большому счёту говоря, не о чем. И — говоря парадоксально — именно в этом наш единственный спор с неверием, спор, где мы выступаем с абсолютной бесспорностью нашей позиции. И ответственнейший спор у веры с неверием там, где вера сознаёт, что спорить в сущности не о чем, — и потому так трудно спорить, — потому что так очевидна правда веры. Труднее всего очевидность. Страшнее всего то «ничто», о котором сказать нечего.

25.9.74

(Копия этого письма была переслана о. Сергием К. А. Любарскому во Владимирскую тюрьму.)

Корреспондент Б.

Письмо С. А. Желудкову (от 04.11.1974)

Дорогой о. Сергий!

Только теперь я ознакомился с продолжением переписки. Не стоит объявлять, что, упоминая обо мне, Вы непроизвольно — из непосредственной Вашей доброжелательности — обманываете читателя, представляя меня «человеком высокой культуры и абсолютной искренности». Думаю, что всем нетрудно догадаться, что, во-первых, это Вы — человек абсолютной и безудержной благожелательности. С меня же довольно, что моя малокультурность не помешает мне мыслить, как я хочу, и ещё то, что обманывать я также никого не хочу. И довольно этого.

По предыдущему моему письму само собой видно, что то, что Вы отнесли к моему мнению, есть именно моё мнение. Да, именно таково главное моё впечатление не только от идей, но и от всего способа мыслить Вашего корреспондента, что не может человеческая личность, сохраняя свое достоинство, удовлетвориться теми ответами на главные вопросы, которые корреспондентом предложены, и что, во-первых, нам предстоит договориться, что значит — ставить главные человеческие проблемы во весь их рост. Есть разница: мыслить от лица науки, концепции… — или от своего лица. Тогда разные ответы будут удовлетворять и казаться ответами. «Исчезнуть навеки, предварительно поработав несколько лет в научном учреждении» — это не ответ, я думаю, на вопрос о смысле нашей жизни.

Наша совесть говорит нам из таинственной глубины. Объяснять её «методом проб и ошибок» — это какое-то недоразумение, нельзя себе представить, чтобы уважаемый Ваш корреспондент именно это в точном смысле слова принимал всерьёз. Надо спросить о точности выражений. Но если довести до конца признание о глубинности совести нашей, то надо говорить не о ней, а на деле являя своё признание этой совести, говорить из неё. Нужно мыслить из совести своей. Это и значит — от своего лица мыслить. А не соблазняться мыслить о совести, мысля от лица разного рода «идей». В тысяче предрассудков имеют привычку обвинять религию. Но у неверия есть один Предрассудок, сто́ящий всех остальных — что можно мыслить об Истине, не мысля из неё. Что можно в качестве источника подставить вместо Истины своё самоволие, самовольно выбрав концепцию, идею, от лица которых пойдёт дальше размышление. Что можно мыслить от себя, отвергнув ту свою таинственную глубину, где человек таинственно переходит в нечто его превышающее, — где звучит голос совести.

Как получается такой парадокс, что человек достойный выдвигает идеи, унижающие человеческое достоинство, я сказал в письме до этого. Виновата здесь идея — она отравляет человека. Человек же виноват, «выбирая» эту идею…

О ненаучности некоторых высказываний нужно говорить конкретнее, если возникнет потребность в таком разговоре.

В общем, дорогой о. Сергий, мне Ваше письмо по душе.

4.11.74

(Копия этого письма была переслана о. Сергием К. А. Любарскому во Владимирскую тюрьму.)

С. А. Желудков

Письмо корреспонденту Б. (от 14.11.1974)

Дорогой Б.!

Новая беда обрушилась на Кронида Аркадьевича. Он переведён во Владимирскую тюрьму, известную своим крайне тяжелым режимом для тех, кто переводится туда из лагеря. Теперь для узника наступили особенно трудные дни и ночи.

Между тем из писем его становится ясно, что никакой он не атеист — он верующий, он горячо исповедует некую особенную, свою форму религиозности. Она для него священна, она помогает ему достойно жить, страдать столь мужественно. Критика её в данных обстоятельствах недопустима, и нападки узника на Христианство веры пусть останутся пока без ответа. Да поможет ему Бог!