Христианство и страх

Еще в 1512 году, задолго до Лютера, Жак Лефевр (1455–1536), он же Якоб Фабер, теолог, почти неизвестный за пределами Франции, в комментарии к Посланиям апостола Павла сказал об оправдании: «Только Бог присуждает праведность через веру, только Он милостиво оправдывает для вечной жизни»[442]

. Он не зашел так далеко, как Лютер, поскольку не подчеркивал одновременное пребывание оправданным и грешником и рассчитывал не на одну только веру. В гораздо большей степени он, как полагает Шамбон, стремился к примирению между святым Павлом и святым Иаковом, объявив: «Некогда было две партии, одна из которых основывалась на делах, а другая – на вере, не спрашивая о делах. Иаков отрицал одно, Павел – другое. И ты, если обладаешь мудростью, доверяй не своей вере, не своим делам, а Богу, и считай, чтобы получить божественное спасение, важной веру Павла и добавь к ней дела по Иакову, ведь они свидетельствуют о живой и плодотворной вере»[443]

. Так Лефевр близко подходит к мысли более позднего немецкого реформатора об оправдании. Потому что Лефевр, который сильнее, чем Лютер, подчеркивает требование дел, рожденных верой и соответствующих ей, хорошо понимает, что исполнение этой Божией заповеди невозможно, и только благодать Божия может покрыть недостатки и способствовать оправданию для жизни вечной. Лютер должен был – в связи с господствующим в нем страхом – сильнее, чем его французский предшественник, подчеркивать оправдание, несмотря на греховность. Он не любил отца, и не мог обрести такое сильное, связанное с любовью, доверие к Богу, как Лефевр; компульсивный невроз, обусловивший его направленность, привел к тому, что Лютер придавал намного больше значения словам Библии как гарантии своей веры. Однако нельзя преувеличивать различия между смелыми мыслителями. У Лютера было свое переживание благодати, пусть и теснее связанное со Священным Писанием, а доверие Лефевра к Богу было бы немыслимо без Павла.

Переживание в башне вселило в душу Лютера уверенность в милости, которая сама побеждает даже неискоренимую греховность, вошедшую в плоть и кровь. Встреча с этой побеждающей благодатью была не такой драматичной, как явление Христа апостолу Павлу на пути в Дамаск, но Лютеру она подарила столь же великое блаженство и оказала столь же мощный эффект на дальнейшее направление его богословской мысли. Лютер обесценил человеческое «Я» и провозгласил беспомощность человека, но в его сокровенном опыте эти потери компенсировались всемогуществом, которое он приписывал благодати. Праведность и благодать казались противоречащими явлениями, разделенными пропастью человеческого греха. Но мы заходим слишком далеко, сводя новую главную уверенность Лютера к тому, будто справедливость и милость – это только два луча дарующей и помогающей любви, созидающие божественную сущность. Эти формулы применяются в новых религиозных воззрениях Лютера, но сам он не представлял их ясно.

Теперь мы понимаем и необычное ослабление, и даже преодоление страха, а именно – страха, рожденного чувством вины, от которого Лютер прежде трепетал, думая о суде, о дьяволе, об аде. «Совершенная любовь изгоняет страх». Любовь Божия, достигающая вершины, насколько это касается человечества, в смертных страданиях и смерти Иисуса – о чем уже напомнил намек благочестивого Штаупица, – и побеждающая смерть и ад в Его воскресении, стала для Лютера переживанием блаженства.

И Моисей, и пророки, и различные поэты Ветхого Завета, и прежде всего сам Иисус позволили действовать в себе любви и милости Божией: эта любовь переживалась напрямую, она была обращена к людям, снисходила без заслуг, даровалась прежде прошения. Она сияла как солнце, и под ее лучами страх исчезал, словно туман. Это пережили Павел и Августин, это же пережил и Лютер, чью душу заполнила милость, которую до этого отделял от нее барьер собственного греха, отступить страх. Когда любовь восходит на престол, для страха там больше нет места. Мы можем точно констатировать эту психологическую связь с помощью текстов Библии и теории страха. Однако при этом еще очень многие психологические загадки останутся для нас неразгаданными, потому что события, которые случились в душе Лютера, большей частью остались для нас неизвестными. Только невежда может утверждать, что религиозная точка зрения хоть сколь-либо страдает при применении данного психологического метода. Наше почтение к этим великим историческим событиям в человеческой душе и наша благодарность за действие в этих событиях божественной воли, спасающей человечество – какие бы еще интеллектуальные формулировки ни применить к непостижимому, – остаются неизменными.