Христианство и страх

Религия стала ориентироваться на личность, и река религиозных мыслей распалась на бесчисленное число различных ветвей и ручейков. Религиозных общин стало чудовищно много. Древние вероучения были оковами, источавшими блаженство или муки для верующих, бывших под защитой властей: психологическая обстановка в таких условиях гарантировала, что человек в любом случае останется частью толпы, и мы уже описывали ее выше. Теперь от этих вероучений отрекались: государство перестало исполнять роль полицейского при Церкви, и возникла боязнь оттолкнуть важных прихожан, с которыми церкви были связаны верой и любовью, несмотря на догматические расхождения. Если при этом утратилась впечатляющая монолитная цельность Церкви, то вместо нее возникло невероятное обилие религиозных представлений, и Церковь приспособилась к самым разным требованиям, что оказалось величайшим приобретением, достоинством неизмеримой важности – по крайней мере в глазах самостоятельных людей, которым не нужно искать успокоения страха и безопасности через растворение в толпе. Старое утверждение «в главном единство, во второстепенном свобода, во всем любовь» показалось большой части протестантских народов гораздо более достойным и более соответствующим сущности христианства, чем неодолимое растворение в толпе, бесчеловечность которой демонстрируют самые темные и кровавые страницы истории христианства. Появились слабые догадки о том, что глубинная психология доказала для религиозной жизни: принятие и отвержение религиозных истин основано не только на их познаваемом или логическом содержании, и что отношение человека определяется потребностями, исходящими из его переживаний, вытеснений и желаний, – а корни этих потребностей скрываются глубоко в светской жизни; на истинность этого утверждения никак не влияет тот факт, что психология никоим образом не может установить ценность религиозных откровений, изучив их содержание. Также стало понятно, что возникновение бесчисленных общин верующих, церквей и сект необязательно свидетельствует о раздроблении. Ведь именно потому, что не догматические и организационные формы, а любовь все больше осознавалась и признавалась как нечто важное, смогли возникнуть прекрасные узы единства и взаимной поддержки между разными общинами верующих.

Все возможные религиозные нужды людей, которые до этого оставались ни с чем, теперь могли быть удовлетворены. В случае определенного отношения к отцу представление о строгом Боге при некоторых формах страха, рожденного чувством вины, могло постулировать такую расплату за грех, которая многим другим покажется жестокой. Старопротестантская ортодоксия продолжала жить дальше, мешая светскому государству управлять обществом. Экстравертная «материнская» религия пиетистов встала рядом с интровертной аутистической мистикой. Страдания, ограничившие и радость жизни, и чувство свободы, и сознание безопасности, и ощущение собственной ценности, постоянно становятся поводом для регрессии к взглядам апостола Павла и ортодоксов, а время комфорта, радости бытия, надежного мира, когда благополучие поощряет все торговые отношения, сближения народов и оказание гуманитарной помощи, ослабляют догматическую привязанность к традиции и позволяют сменить направление к левому крылу.

Изменение философских взглядов повлияло на религиозную жизнь. Неисторичное и обделенное фантазией Просвещение должно было освободить место своему самому сильному сыну – немецкому идеализму – и провести остаток дней в доме престарелых.

Кант, Шлейермахер и Гегель создали философские фундаменты внушительных вероучений; рациональные основы для них, благодаря своим проницательности и благочестию, создали Александр Швейцер, Липсиус, Людеман, Алоиз Бидерман и Отто Пфлейдерер, если назвать только особенно выдающихся. Когда пошатнулся гносеологический и метафизический фундамент, Бидерман и Людеман попытались создать прочную опору. Однако все разлагающий скепсис духа времени не позволил усилить доверие к философским основам. Глубинная психология доказала, что философы, часто верившие, что обладают высшим знанием и с определенным презрением смотревшие на богословов с их верой, сами относились к верующим и исповедующим, а в мыслительных построениях отражали свой характер и так придавали рациональное выражение вдохновению, возникшему из их подсознания и обусловленному их вытеснениями и их способностями[895].