Христианство на пределе истории

«Лев, ехидна, змея более великодушны и кротки в сравнении с дурными епископами, исполненными гордости и не имеющими и искры любви. Посмотри – и ты сквозь овечью кожу увидишь волка; если же он не волк, то пусть убеждает меня в этом не словами, а делом; я не ценю учение, которое противоречит жизни… Пастыри по отношению к слабым как львы, а по отношению к сильным как собаки, всюду сующие свой нос и пресмыкающиеся чаще у дверей людей влиятельных, нежели у дверей людей мудрых. Один из них хвалится своим благородством, другой – красноречием, третий – богатством, четвертый – своими связями, а те, кто не могут похвалиться чем-нибудь подобным, хвастаются пороками» (святитель Григорий Богослов )[753].

«Предлогом споров у нас Троица, а истинною причиной – невероятная вражда»[754].

«По-видимому, настоящая жизнь наша во всем оставлена без Божия попечения, которое охраняло Церкви во все времена, нам предшествовавшие»[755].

«Где смыло землю стремительным потоком, там остаются одни мелкие камни. Страшный же, изрытый пропастями овраг, – это мы, то есть наше, забывшее чин свой, сословие; это мы, не на добро восшедшие на высоких престолах, мы, председатели народа, учители прекрасного <…> И эта решетка <речь идет об алтарной преграде, прообразе нынешнего иконостаса> отделяет нас не нравом, а высокомерием»[756].

«Иные пороки по временам то усиливались, то прекращались; но ничего никогда и ныне, и прежде не бывало в таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи»[757].

«А Церкви почти в таком же положении, как и мое тело: не видно никакой доброй надежды: дела непрестанно клонятся к худшему»[758].

«Епископы, состоящие со мною в общении, по лености ли, по подозрительности ли и не искреннему расположению ко мне не хотят вспомоществовать мне. Не помогают мне ни в чем самонужнейшем»[759]

.

«Я, быв когда-то на духовных празднествах, встретил едва одного брата, который, по-видимому, боялся Господа, но и тот был одержим диаволом. Много, правда, слышал я и душеполезных речей; впрочем, ни в одном из учителей не нашел добродетели, соответствующей речам»[760].

«Очень прискорбно мне, что отеческие правила уже не действуют и всякая строгость из церквей изгнана»[761].

«Любовь охладела, разоряется учение отцов, частые крушения в вере, молчат уста благочестивых… И хотя скорби тяжкие, но нигде нет мученичества, потому что притеснители наши имеют одно с нами именование»[762].

«Когда обращаем внимание на дела, приходим о себе в полное отчаяние. Расслабевает вся Церковь»[763].

«Здешними жителями ни один род жизни не подозревается уже столько в пороке, как обет жизни подвижнической»[764].

«Кого обучал, возвратились к прежнему навыку жизни»[765].

«Господь видимым образом оставляет нас, в которых от преумножения беззакония иссякла любовь»[766]

.

«Тогда, в древние времена, мы, христиане, хранили между собою мир, тот мир, который оставил нам Господь, которого теперь нет у нас и следа, – с такою жестокостию отгнали мы его друг от друга!»[767].

«Не могу не востенать от страдания! Достоянием нашим была некогда любовь – это отеческое наше наследие, которое через учеников Своих сокровищем нашим соделал Господь. Это наследие последующие преемники, получая каждый от отцов, хранили до наших отцов; этот только развращенный род не соблюл сего. Как из рук наших утекло и исчезло это богатство нашего жития? Обнищали мы любовью, и другие гордятся нашими благами… Они (еретики) соединены друг со другом, а мы друг от друга отделяемся. Они взаимно себя ограждают, а мы разрушаем свою ограду… Сердца братий ожесточены и пребывают в упорстве, ссылаются на общих отцов и не принимают следующего от них наследия, изъявляют притязание на общее благородство и чуждаются родства с нами. Противятся врагам нашим, но и нам неприязненны»[768].

Св. Григорий Нисский наносит визит некоему еп. Елладию: «Сделав приветствие Елладию и постояв немного в ожидании, не будет ли приглашения сесть, – поелику ничего такового не последовало, я обратившись, присел на одной из дальних ступеней, ожидая не скажет ли он чего-либо дружественного, человеколюбивого, или по крайней мере не покажет ли чего такого хотя взглядом. Но все было вопреки нашим ожиданиям… Прошло немало времени в тишине, будто среди глубокой ночи… Это безмолвие мне представлялось подобием жизни в аде… То, что было тогда, действительно казалось адом, когда я размышлял, каких благих обычаев наследниками мы были от отцов наших, и что скажут о нас потомки…».[769]

«Если бы большая была благодать в стенах иерусалимских, то грех не водворился бы в живущих там. А теперь нет вида нечистоты, на который бы они не дерзали; у них и лукавство, и прелюбодеяние, и воровство, и идолослужение, и отравление, и зависть, и убийство, особенно между ними обыкновенно последнего вида зло, так что нигде нет такой готовности к убийству, как в сих местах; единоплеменные подобно зверям ищут крови друг друга, ради гнусной корысти».[770]