Хризантемы у тюремной стены

— Мой отец служил чиновником английской колониальной администрация в Индии, — рассказывает Филби. — Он был человеком большой эрудиции и разносторонних знаний, отличался консервативными взглядами и отчаянно увлекался арабистикой. Это, наверное, и объясняет, что вторая его жена — арабского происхождения. Хинди и арабский языки с ранних лет вошли в мою жизнь. И уж потом немецкий, французский, испанский, турецкий, а затем и русский.

— А что за странное имя Ким вам дали?

— Собственно, полное мое имя звучит довольно пышно: Гарольд Эдриан Рассел Филби. Но отец по аналогии с киплинговским героем назвал меня Кимом. Так и пошло, имя пристало на всю жизнь.

— Что было потом?

— Потом вся семья переехала в Лондон, в 1929 году я поступил в Кембридж, в Тринити — один из самых крупных и аристократических колледжей. Учился неплохо, много читал. Вот тут-то и начинается история. Англия, как и другие страны капитализма, переживала в те годы сокрушительный экономический кризис. Страну захлестнула безработица, к бирже труда тянулись очереди голодных, отчаявшихся людей. А в мире уже повеяло могильным холодом фашизма. Отзвуки всего этого доходили и до нашего благопристойного колледжа. Мы много спорили, искали ответа на одолевавшие нас проблемы в книгах, стремились и в жизни понять, что может дать людям избавление от несчастий.

Решающими для моей последующей жизни стали поездки, которые я с друзьями совершал во время летних каникул в некоторые западногерманские страны — Германию и Австрию. Это помогло мне расширить представление о мире. Встречи с новыми людьми, от которых я был отрезан в Кембридже, открывали правду жизни. Австрия была залита кровью рабочих, она переживала особенно трудное время. Я понял, по какую сторону баррикады мое место. Я всегда чувствовал, что мои идеалы и убеждения, мои симпатии и желания на стороне тех, кто борется за лучшее будущее человечества. В моей родной Англии я тоже видел людей, ищущих правды, борющихся за нее. Я мучительно искал средства быть полезным великому движению современности, имя которому — коммунизм. Олицетворением этих идей является Советский Союз, его героический народ, заложивший начало строительства нового мира. А форму этой борьбы я нашел в своей работе в советской разведке. Я считал и продолжаю считать, что этой работой я служил и моему английскому народу.

— Можете ли вы припомнить, товарищ Ким, в чем состояло полученное от советской разведки ваше первое задание?

— О, я был так разочарован в тот первый раз, — смеется он, — я представлял себе все гораздо романтичней. Но задания в тот период были, как мне казалось, незначительными, хотя это была настоящая школа большой работы. Энтузиазма в то время у меня было гораздо больше, чем опыта, и мне, конечно, не могли поручать серьезных операций.

Товарищ Филби достает пачку сигарет «Памир», других он не признает, и мы вместе закуриваем.

— Привык к крепким, — объясняет он, потом, помолчав, продолжает: — Я делал что мог в то время и был счастлив узнать однажды, что зачислен в кадры советской разведки.

— Каким же образом, товарищ Ким, вам удалось попасть на службу в английскую разведку?

— Это довольно длинная история, — говорит он. — После окончания Кембриджа я некоторое время работал в одной редакции, а затем отправился военным корреспондентом в Испанию от газеты «Таймс». Шел февраль 1937 года. Битва с фашизмом, развернувшаяся на полях Испании, была в сердце каждого честного человека. Для меня как разведчика это был университет практического опыта. Я учился умению прятать свои мысли, выдавать себя не за того, кем был. В публичных высказываниях я выставлял себя сторонником Франко. Это, естественно, находило отражение и в моих корреспонденциях. В пресс-отделе при штабе Франко мною были очень довольны.

Ким Филби задумчиво глядит в окно, он все время чуть-чуть щурится, потом достает из ящика стола крест на орденской ленте, протягивает его нам и продолжает рассказ:

— Я жил тогда в Бильбао. Как-то за мной приехал офицер из штаба Франко, посадил в машину и привез в фашистскую штаб-квартиру в Бургосе. Меня ввели в зал, где стояла группа до смешного напыщенных генералов. В центре находился сам генералиссимус. Я обратил тогда внимание, что все они, включая Франко, были очень маленького роста. Меня представили. Через несколько минут каудильо чрезвычайно торжественно вручал мне этот самый крест. Он мне потом очень сгодился в работе — среди всех западных журналистов я был одним из немногих, удостоенных этой экзотической награды. При поступлении на службу в Интеллидженс сервис крест тоже сыграл свою роль.