Хроника чувств

У Штеффи Хазелофф выпуклый лоб. Волосы заканчиваются легким светлым пушком. В кафе есть зеркало. Сидя на своем месте, она может смотреться в него, прилизывая щеткой для волос свою новую прическу, с двумя закрепленными заколками хвостиками по бокам. Брови резко подведены черной тушью, на веках густо положенные зеленые тени. Теперь она встала перед зеркалом и продолжает причесываться, все только потому, что одна из вновь вошедших женщин сказала: «Какие шикарные волосы». Парень из того же кружка пробует согнуть вместе два кольца, которые он выпросил у одной из девушек, чтобы получилось одно кольцо. Другая девушка говорит: «Раз Мари-Лу дала тебе свое кольцо, это не просто так». Штеффи примостилась к своему приятелю и шепчет ему на ухо: «Я тебя люблю». Он: «Можешь оставить это при себе». Она: «Тогда можешь поискать себе кого-нибудь получше». Несмотря на веселье, ничего сейчас не происходит. Он слишком равнодушен, и ее смех, блеск зубов, которые она обнажает, морщинки на лбу, движения глаз — все или раньше времени, или с опозданием, не в такт. «Ничего не движется».

Уж как-то пасхальную субботу надо провести.

Хайнц Лёве, шофер, заплетающимся языком говорит хозяину заведения, в котором сегодня кухня не работает, подают только напитки: «Америкашек и русских надо заткнуть в Индокитай». Двинувшись в туалет, он останавливается на полпути и снова возвращается к стойке: «А если китаёзы полезут, они свое получат». — «Ты голова. Сколько всего читаешь», — отвечает хозяин. «Больше я тебе пока ничего не скажу», — говорит на это Лёве и направляется в туалет, чтобы освободиться от поглощенной жидкости. Четыре выходных подряд совершенно подавили его. Так что он «профилактически» решил набраться по полной. До понедельника ритм прохождения этих дней у него не наладится, а тут-то они и закончатся.

Филипп Далькен решил посвятить страстную пятницу и субботу теории. Он раздобыл проигрыватель, став независимым от радио, приготовил книги.

«Поскольку реальность при отсутствии всякой другой убедительной идеологии сама себе становится идеологией, требуется лишь одно легкое усилие духа, чтобы отбросить эту всемогущую и в то же время ничтожную кажимость».

На протяжении нескольких часов Филипп Далькен пытается добиться этого «легкого усилия духа». Однако это удается ему лишь с большой подготовкой, с присущей ему силой «всего мышления». Этот тяжеловесный Гегель вечно лишает его маленьких открытий. Он чувствует себя еще не вполне готовым. Он хочет предстать перед другими людьми лишь тогда, когда ему будет что сказать им[54].

Его бывший друг Фред Мацель, испытывающий по заданию одной фирмы у западноафриканского побережья доски для серфинга различных производителей, говорит: «Филиппу не хватает легкости». — «Как это капитализму так успешно удается лишить Филиппа легкости?» Филипп Далькен: «Чтобы ответить на этот вопрос исчерпывающим образом, необходимо обратиться к базовому противоречию труда и капитала и другим элементарным понятиям политической экономии. В конце концов, существует ведь и такая штука, как классы!»

На Пасху от всего этого никакого проку. Выпав из привычного рабочего ритма, он снова начинает много смотреть телевизор, поздно встает, вечером не может не «выйти прошвырнуться», зайти в одну-другую пивную, где, может быть, уже сидят знакомые. Даже должность кассира в таком заведении кажется ему завидной, потому что она предполагает выполнимые обязанности и полагает границы бесконечным усилиям. Но потом он отбрасывает эту мысль. Он не может прикидываться глупее, чем он есть на самом деле.