Хроника гнусных времен

Нужно было срочно что-то придумать, чтобы Настя не решила, что он импотент, или интимофоб, или гомосексуалист – и подобное в том же духе.

– Кирилл, ты… больше ничего не хочешь?

– Хочу. Тебя.

Нет, он не может уйти в ванную. Тогда она точно решит, что у него расстройство желудка. Почему за весь день он так и не приготовился к тому, что произойдет, как только за ними закроется дверь? Он мечтал об этом со вчерашнего дня – и не приготовился!

– Слушай, – сказал он шепотом, – я, наверное, весь потный.

– Не весь, – невнятно пробормотала она в ответ, – только местами.

Он сверху видел ее макушку и черный разлив волос, а лица не видел. Столкновение с сердцами и розами приближалось.

Теперь он чувствовал ее всю, сверху донизу, от шеи до маленьких прохладных пальцев – на себе. Губы скользили, и следом за ними волосы, и он больше не вспоминал ни про сердца, ни про розы. Она была прохладная и свежая и странным образом не остужала, а распаляла его, и он весь покрылся “гусиной кожей”, когда она зачем-то укусила его в предплечье.

У него сильно и больно колотилось сердце, и, кажется, кожа на груди взмокла именно с той стороны, где сердце.

Неужели он не ошибся? Неужели все на самом деле так хорошо, что он почти не помнит, где они и что с ними?

Неужели все дело только в том, что нужный человек оказался в нужное время в нужном месте?

– Подожди, я сам, – пробормотал он, когда она стала возиться с его джинсами. В голове копошилось какое-то смутное и неопределенное воспоминание о том, что она почему-то не должна стягивать с него джинсы, и он стянул их сам, и ногой отпихнул от себя вместе с неопределенным воспоминанием.

Теперь они оба вдруг заспешили так, как будто в их распоряжении было не все время в мире, а семь секунд, оставшиеся до конца света, и нужно было очень глубоко дышать, но это получалось плохо, потому что воздух стал раскаленным и липким и не проходил в горло.

Светлые сумерки, заливавшие их жидким стеклянным светом, стали сгущаться у него в голове, и он уже почти не мог видеть, и не мог дышать, и не мог ждать.

Да. Так. Все правильно. Все совершенно правильно. Еще чуть-чуть.

Чуть-чуть…

Стекло завибрировало, и разлетелось, и осыпалось миллионом сверкающих брызг, а потом еще и еще раз, и сознание вдруг вернулось, и оказалось, что это так просто – быть без сознания.

– Если в отпуске мы две недели не будем вылезать из кровати, – сказал Кирилл, удивляясь тому, что это говорит именно он, – ты меня просто убьешь. Напомни мне, чтобы я перед отлетом написал завещание.

– А куда ты летишь? – спросила она слабым чахоточным голосом. Ее голова лежала у него на бедре, и рукой он придерживал ее затылок, чтобы голова не скатилась куда-нибудь.

– Мы, – поправил он. Странное дело. Оказывается, ночь так и не наступила, за окном были все те же светлые сумерки. Но ведь он совершенно точно знал, что все вокруг было темно. – Мы с тобой летим в Дублин. Забыла?

Она зевнула, повернула голову и поцеловала его в бедро смачным поцелуем. Он напрягся.

– В этом твоем Дублине, – сказала она и прихватила его зубами, – автобус называется не “бас”, а “бус”. Представляешь?

Он не представлял.

– И еще они говорят не Дублин, а Даблин и всем коллективом играют в регби.

– Каким коллективом?

– Ирландским. Вся страна Ирландия повально играет в регби.

– И пьет ирландское виски.

– И запивает ирландским пивом. – Она оторвалась от его бедра, и он шумно перевел дыхание. – Ты любишь ирландское пиво, господин Костромин?

– Черт его знает.

Лучше бы она оставалась там, где была, потому что теперь она приподнялась на руках и нависла над ним, и ему все было видно, и он чувствовал ее запах и мечтал почувствовать вкус, и ее волосы скользили по его животу, и…

Нет, это невозможно.

За бока, как давеча из кресла, он приподнял ее над собой – руки и ноги свесились, как у щенка, – подтащил повыше и посмотрел в лицо. Она была вся розовенькая, довольная, глаза сияли, рот улыбался, от былой интеллигентной тонкости не осталось и следа.

Господи, помоги мне!..

Он подержал ее еще немного, потом уронил на себя, сунул руку в волосы, укусил за подбородок, и все началось сначала и продолжалось долго.

– Видишь, как хорошо бывает иногда проявить благородство и помочь бедной девушке с машиной, – хвастливо сказала она, когда снова стало можно разговаривать.

– Это точно, – подтвердил он, – учитывая, что я никогда не проявляю благородства.

– Никогда-никогда? – уточнила она.

– Никогда. Это был первый случай в моей жизни, когда я его проявил.

– Не может быть.

– Может.

– Тогда почему ты его проявил?

– Сам не знаю, – признался он. – У тебя был совершенно идиотский вид на пляже. Помнишь? И еще ты меня раздражала. Я не люблю, когда люди сами ставят себя в идиотское положение.

– Тогда тебе придется немедленно меня бросить, – задумчиво сказала она, – я все время ставлю себя в идиотское положение.

– Ну конечно, брошу, – пообещал он, улыбаясь.

– Я тебе брошу! – заявила она с угрозой. Он засмеялся:

– Конечно, брошу. Я специалист по кратковременным связям.