Хроника парохода «Гюго»

И тут мне на глаза попался Щербина.. Стоят и копчиком языка сигарету заклеивает. Последняя, ломаная у него, видно, сигарета осталась, а может, просто порвалась бумага... Я никогда раньше не мог представить, каким он на фронте, был, Андрей. Краснофлотцем, сигнальщиком с плавбазы «Амур», помнил — он к нам во двор на Первую Речку приходил. Но то время довоенное... А каков он был на фронте, Щербина, долго я вообразить не мог. А тут, у лебедки, сразу представил. Вот такой и был: челка из-под шапки выбилась, полушубок расстегнут. Спрыгнет в темноте в окоп, притулится к земляной стенке и цигарку начнет языком склеивать — аккуратно, задумчиво, словно это все, на что он способен!..

Было еще темно и по-глухому морозно, по часы показывали утро. Реут поискал глазами боцмана. Тот стоял далеко, на другом борту, устало подгонял матросов, да и приказывать ему, собственно, было нечего, и Реут понял: пора уходить. Позавтракать в уютном тепле кают-компании и спать, спать...

А уходить не хотелось — от молчавших лебедок, от валявшихся повсюду тросов, света прожекторов, от усталого боцмана, торопившегося навести порядок после разгрузки.

Мимо прошла Алферова, и Реут обрадовался, подумал: странно, он не замечал ее ночью — вот уж действительно доняли танки. Хотел сообщить ей об этом — весело, как бы в шутку и почувствовал, что не сможет заговорить первым. Она работает, а он уже праздный, отдыхает, и мысли у него праздные.

Сунул руки в карманы, пошел прочь.

— Вадим Осипович!

Этого, что ли, ждал, потому и не хотелось уходить?

Он обернулся и подумал: жалко — отошел уже, большое расстояние до нее, так не поговоришь.

— А вы сегодня класс показали, Вадим Осипович. Высший. Можете гордиться!

— Работа, — сказал он. — Морская работа.

— Не скромничайте. — Аля направилась к нему, неловко подхватив клубок стального троса. — Я кое-что повидала. Не всякий бы решился.

Вот теперь она близко. Можно разглядеть, что на голове у нее синяя вязаная шапочка. Та самая. Только уже не новая, измазана чем-то. Матрос...

— Значит, хоть в чем-то вы признаете меня?

— О! — Аля засмеялась. — Еще как! Я же сказала: высший класс.

Он силился разглядеть ее глаза и досадовал, что свет падает сзади, ясно виделся только край поднятого воротника, легкий парок дыхания.

«А ведь она могла спросить про арест Левашова, — подумал Реут. — Могла, но не спросила». И, подождав, с облегчением сказал себе: «Она умная, она поняла».

Аля потащила трос дальше, а он стоял, смотрел ей вслед. Похвалил себя за то, что не сорвалось с губ умильное «спасибо». Все-таки надо держаться в рамках! Но вообще чертовски приятно. Все в итоге этой ночи приятно, все...

На другой день в красный уголок явился отоспавшийся Щербина.

— Ты, Андрик, говорят, неприступную оборону Петропавловска обеспечил, — налетел, посмеиваясь, кочегар Оцеп. — Целый батальон танков, сказывают, под вулканом выстроил... А с кем они воевать будут? Я не первый раз на Камчатке, а вот немца что-то ни одного не приметил!

И сразу стало тихо, даже костяшку домино никто опустить не решился. Ждали, что ответит Андрей, и знали, что ответить толком ничего нельзя: разве кто виноват, что пролив Лаперуза замерз и грузы пришлось задержать?

А Оцеп дальше, не может остановиться:

— Американцы небось думают, танков на фронт подбросили, а они вон где — под Авачей!

Щербина насупился, склонил голову. И сказал негромко, вроде бы даже спокойно, неподходяще к своему рассерженному виду:

— Не знаю, что думают американцы, Оцеп, а тебе скажу: был у нас в морской бригаде остряк один. Когда мы на формировке стояли, он все, бывало, спрашивал: «Ну что это, братцы, за война? Когда в наступление пойдем? Я бы да-а-вно орден заработал». И знаешь, Оцеп, когда того парня в первом бою осколком крепко задело и в санбат его отправили, так никто особенно вздыхать не стал. Способней было без его трелей... На войне не трепись, делай, что сегодня положено. А завтра видно будет... Понял?

Ответа он дожидаться не стал, вышел.

— Подумаешь, — обиделся кочегар. — Медалями загремел. А мы что? Словно у нас тут общество увеселительных прогулок.

— Так он же тебе это и втолковывал, дурья башка!

Маторин стоял у стола, разложив перед собой бумаги, и что-то помечал красным карандашом. Он вообще редко улыбался, но теперь к обычно строгому выражению его лица прибавилась некоторая торжественность. Маторину явно нравилась роль председательствующего. Когда в углу зашумели, он взглянул удивленно и немного с обидой:

— Тише, товарищи! Собрание не окончено. Есть еще один вопрос...

— Два разобрали, хватит.

— Без чая останемся!

— Кончай базар, сознательность надо иметь.

— Тише, товарищи комсомольцы, — снова произнес Маторин и, убедившись, что теперь его слушают, продолжил: — Есть еще важный вопрос. Слово для информации имеет секретарь судовой партийной организации Евгений Карлович.

Второй помощник Клинцов степенно поднялся, покрутил в руках незажженную трубку, сунул в карман и совсем не ораторским, обыденным голосом вывел: