Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг.

«Может, мы подвергаемся излишнему риск у, что едем при свете фары? Но еще хуже будет, если выключим, — рассуждал Дышинский. — Это будет подозрительно и еще больше привлечет внимание любопытных: кто в такую темень отважился ехать без света?» Свет фары был нашим талисманом-хранителем, открытым пропуском при движении по территории, занятой противником. А может, лучше все-таки пешком, уже освоенной нашей техникой скрытого передвижения? Как в песне, которую на днях напевал Пратасюк:

…Там, где смелый проходит с опаской,Я, разведчик, пройду не дрожа.

Я не сдвину ни камня, ни ветку,Промелькну, точно капля дождя.По неписаным строгим законам разведкиОтвечаю я сам за себя…

А разве в этом случае исключается риск? Риск — везде риск! Ни выстрела, ни всполоха ракет. Но дыхание опасности ощущается почти физически. Пока тихо. Но эта тишина давит на нервы, вызывает внутреннюю тревогу, заставляет напрягаться каждую жилку. Беспокоил и холод. Мокрая одежда при езде леденила тело, порой даже притупляя чувство опасности, подстерегающей на каждом метре дороги.

Внезапно, хотя этого момента все ждали, в свете фары появились двое. Что-то сейчас будет? Они идут нам навстречу. Приближаемся. Автоматы наготове. Ждем команды. Немцы что-то кричат. Дышинский привстает и тоже что-то кричит и освещает их лица фонариком. Сильный луч слепит им глаза, мотоциклист прибавляет газа, и мы проносимся мимо. Это, по-видимому, нас и спасло. Нашему командиру всегда помогала находчивость, безудержная отвага, но основанная на смелости и трезвом расчете.

Скоро должна быть передовая. Это самое главное. А мотоцикл бежит, тарахтит, глотая километры. Хорошая, накатанная дорога проходит где-то в стороне, что, конечно, нам на руку. А вокруг нас темнота да перемигивающиеся звездочки Млечного Пути. Бежит время, бежит из-под колес дорога. Впереди уже отчетливо видим всполохи ракет. Теперь это наш основной ориентир.

«Успели ли фашисты заминировать подходы к переднему краю? — мучительно думает Дышинский. — Вроде бы не должны. Не должны успеть по времени».

Мы еще больше напряглись, приготовились, застыв в неудобных, напряженно-томительных позах. Каждый готов был к тому, что в любую минуту нас могут остановить или просто врезать автоматную очередь по этой подозрительной куче тел. В короткой и кровавой схватке мы можем и погибнуть. И никто не узнает об этом. Хоть и страшно, но мы, разведчики, часто идем на сознательный риск. Постоянно испытывая горечь безвозвратных потерь, мы быстро познавали не на словах, а на деле святую боевую дружбу. Мы быстро взрослели и осознанно отдавали себе отчет в том, чем занимаемся. Наша работа — наш долг. И мы свято стремились его выполнить. «Если и обстрелянные солдаты нередко теряются в ночном бою, то мы, разведчики, на это не имеем права. И как бы нам ни было тяжело и страшно — мы должны преодолеть все», — не раз говорил нам Дышинский.

— Приготовиться! — тихо, но внятно, не поворачивая головы, командует он. — Приближаемся!

По голосу чувствуется, что напряженная работа мысли не покидала его все время. Но по-прежнему нас обволакивала темнота, чуть расцвеченная отсветами близких ракет.

Вскоре из темноты в свете фары словно из-под земли выросли фигуры трех фашистов, стоящих у траншеи, перекрывающей дорогу. С каждой секундой они приближались, становились все больше и больше. Подумалось: «Как в кино». Один из немцев что-то кричал нам и размахивал руками, остальные взяли автоматы на изготовку. Мотоцикл, не снижая скорости, продолжает двигаться на них.

— Halt! — удается разобрать сквозь треск мотоцикла, и — очередь вверх.

— Feuer![7] — кричит Дышинский.

Мотоцикл резко рванул в сторону, и на миг высветился конец траншеи. Мы бьем по фашистам почти в упор. Крики их потонули в грохоте автоматных очередей, а самих как ветром сдуло — то ли были убиты наповал, то ли успели укрыться.

Пленный без команды выключил свет. Справа и слева от дороги поползли одна за другой ракеты, и их дугообразные траектории сходились где-то вверху, над нашими головами. Скороговоркой застрочил пулемет. Потом на миг захлебнулся, словно поперхнувшись, затем снова ожил, бешено вспарывая темноту длинными колючими спицами очередей. Вокруг замелькали светлячки пуль и, с визгом рикошетя, уходили в разные стороны. В огненных всполохах ожил передний край врага. Но было уже поздно.