Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

Севернее города возвышалась гора Тифата, вершина которой в этот час была озарена яркими лучами солнца. На склоне горы можно было различить храм, окруженный рощей. Это был знаменитый во всей Кампании храм Юпитера Тифатского. А на самой вершине горы в глубине священной рощи находился не менее знаменитый и почитаемый в этих местах храм Дианы Тифатины.

Лукулл окинул взглядом цепь холмов, тянувшихся от Вултурна к Тифатской горе и дальше — в направлении Калатии.

Местность была ему знакома. В Капуе он бывал несколько раз проездом в Брундизий, откуда он морем совершал путешествия в Грецию. Лукулл посещал там Афины и другие города, обучаясь греческому языку и слушая ученых мужей.

Еще юношей он познакомился в Афинах со стариком Панэтием, у которого учились в свое время Сципион Эмилиан, Лелий Мудрый[402], Рутилий Руф и многие другие из числа сенатской знати.

Среди учеников Панэтия был и молодой Посидоний[403] из Апамеи, человек исключительных способностей.

Во время пребывания в Афинах Лукулл сдружился с ним и даже брал у него уроки истории. Посидоний уже в то время работал над своим историческим трудом, замыслив продолжить «Всеобщую историю» Полибия[404]

.

Покидая Афины, Лукулл пообещал своему другу-греку присылать достоверную информацию из Рима, но обещание это сдержал с опозданием в несколько лет, и лишь в минувшем году отправил первые письма на Родос, где Посидоний к тому времени открыл собственную философскую школу и куда однажды совершил поездку по своим делам Метелл, шурин Лукулла, доставивший философу его «записки», составленные, правда, не им самим, а рабом-грамматиком, которого он купил за большие деньги, убедившись, с какою легкостью и остроумием тот описывал события и интриги, происходившие в Риме.

Посидонию эти записки пришлись по душе, и он прислал Лукуллу благодарное ответное письмо.

После своей победы на прошлогодних преторских выборах Лукулл уже мнил себя выдающимся деятелем. Он был полон честолюбивых надежд прославить свое имя. Военные лавры Эмилиана, Мария, Метелла не давали ему покоя. Он страстно желал увидеть свое имя в консульских фастах или на страницах исторических трудов. Поэтому он дорожил дружбой и перепиской с талантливейшим греком в надежде, что тот когда-нибудь отведет ему место в своих сочинениях.

Отправляясь в поход против мятежных рабов в Кампанию, Лукулл уже обдумывал свое послание Посидонию.

Можно было начать его с красивого рассказа о пылкой любви молодого римлянина к чужой рабыне, отличавшейся восхитительной красотой. Любовь толкнула юношу на совершенно безумный поступок, ибо он, не имея средств выкупить возлюбленную, решил поднять восстание рабов. А что? Такое начало должно понравиться Посидонию. Ну, а трагическая развязка этой истории будет связана с его именем, именем Лукулла…

— Итак, молодые люди, — прервав свои честолюбивые мысли, обратился Лукулл к трем своим юным контуберналам, которые держались рядом с ним в почтительном молчании. — Перед вами арена будущих военных действий. Где-то там, на одном из этих Тифатских холмов, засел наш маленький Ганнибал. Кажется, твой отец[405]

, — с легкой доброжелательной улыбкой взглянул он на Целия Антипатра, — твой отец весьма подробно описал одно из самых ожесточенных сражений, происходившее в этих местах во вторую войну с пунийцами? Ну-ка, напомни нам, Антипатр, и, если тебе нетрудно, покажи на местности, где сражались доблестные наши предки Аппий Клавдий[406] и Квинт Фульвий[407], чтобы помешать Ганнибалу вызволить Капую из осады?

Этот вопрос застал молодого Антипатра врасплох. Он густо покраснел, но быстро справился со смущением и принялся довольно бойко рассказывать: