Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима

— Ниже, ниже голову, римский трибун! — кричали победители, сопровождая хохотом и аплодисментами согбенную под поперечным копьем спину преторского легата.

Вслед за Клептием и Сукроном стали проходить «под ярмом» центурионы, затем оптионы, легионеры и, наконец, кампанцы — солдаты капуанской, путеоланской и куманской милиции. Все они были в нижних туниках, вид имели жалкий и затравленный.

Прошедшие через эту унизительную процедуру пленные выбирались на Аппиеву дорогу и понуро брели по ней в направлении Калатии. Их сопровождали конные повстанцы, которые разбивали пленников на отдельные группы, приказывая одним идти в сторону Свессулы, другим сворачивать на дороги, ведущие к Адеррам и Ателле, третьим продолжать движение на Калатию.

Гонец, отправленный Лукуллом в Рим, почти безостановочно скакал четырнадцать часов, меняя лошадей в заезжих дворах. Только в двух местах он позволил себе наскоро подкрепиться.

До Рима он добрался незадолго до заката солнца.

День оказался неприсутственный[428], заседание сената не проводилось, и все должностные лица сидели по своим домам.

Гонец, следуя распоряжению Лукулла, направился с письмом в дом консула Гая Флавия Фимбрии.

Столица была еще в неведении о случившемся в Кампании, но утром следующего дня прополз первый слух о том, что войско претора Лукулла наголову разбито мятежными рабами.

Вскоре собрался сенат, и консул Флавий Фимбрия зачитал письмо, полученное от Лукулла.

Письмо было необычайно сухо и лаконично: претор сообщал, что сделал попытку взять приступом неприятельский лагерь и понес некоторые потери, впрочем, в самые ближайшие дни он намеревается раздавить мятеж.

Других подробностей претор не сообщал.

В то же время уверенный тон послания не вызвал у отцов-сенаторов особого беспокойства. Лишь среди присутствовавших на заседании народных трибунов поднялся ропот, и один из них, попросив слова, прочел сенаторам частное письмо, в котором говорилось, что почти пятитысячное войско Лукулла потерпело сокрушительное поражение от каких-то трех с половиной тысяч кое-как вооруженных беглых рабов, что все преторские солдаты разбежались, побросав оружие, и что стране угрожает всеобщее восстание рабов, если сенат не предпримет быстрые и действенные меры.

По прочтении этого письма сенаторы недолго пошумели, но все же решили принять к сведению письмо магистрата, а не частного лица.

Зато на другой день весь город только и говорил о Минуции, одержавшем под Капуей решительную победу.

Вечером пришло ошеломляющее известие о том, что в плен к мятежникам попали легат, большинство центурионов и сотни солдат, причем все они подверглись постыдному прохождению «под ярмом». В сенате не на шутку потревожились. Народные трибуны кричали, что необходимо послать в Кампанию один из легионов, составленный из ветеранов, лишь бы больше не слышать о таком позоре.

Сенат срочно отправил Лукуллу письмо с требованием подробнейшим образом описать положение, создавшееся в Кампании в связи с его неудачными военными действиями.

Лишним будет говорить, что Лукулл своим посланием в сенат намеренно ввел его в заблуждение. Но ему необходимо было выиграть время. Он боялся, как бы сенат, узнав об истинном положении дела, не поспешил отозвать его в Рим, поручив подавление мятежа другому лицу. Как утопающий, хватающийся за соломинку, он уповал на последнюю свою надежду — на Деметрия и Аполлония. Теперь все зависело от них.

Для того чтобы осуществить план Аполлония по захвату предводителя восставших, необходимо было убедить гречанку Никтимену вернуться в ее имение на Вултурне. Аполлоний сомневался, что она сделает это добровольно. По его словам, Минуций уже отправил ей два письма в Кумы, но гетера, страшась будущего расследования и обвинений в преступном сообщничестве со своим любовником, наотрез отказалась от переписки с ним.

Лукулл решил вызвать женщину в Капую и отправил ей в Кумы письмо с требованием немедленно явиться к нему, если она желает очиститься от подозрений относительно своего участия в заговоре Минуция.

Письмо претора возымело действие — получив его, Никтимена его не помедлила ни секунды.

Пасмурным днем, накануне апрельских ид (12 апреля), молодая гречанка отправилась в путь. Из ворот Кум четверо сильных рабов вынесли ее в лектике[429] под роскошным балдахином, за которой следовали еще трое вооруженных слуг.

Между тем по приказу Лукулла производились тщательные расследования в гладиаторских школах Капуи.

В школе Лентула Батиата случайно был задержан подозрительный человек, назвавшийся ланистой из Помпеи, якобы закупавшим гладиаторов для своей школы.

Лукулл сразу же повел суровое дознание.

Подозреваемый, несмотря на пытки, отрицал свою причастность к заговору, но, судя по описанию Аполлония, это был тот самый Марципор, который проник в Капую для связи с гладиаторами-заговорщиками по заданию Минуция.

Спустя четыре дня после сражения у Тифатской горы, около полудня, к главным воротам лагеря восставших прискакал всадник. Он бросил к ногам удивленных часовых мешок и, повернув коня, умчался прочь.