Потом наступил черед жареной рыбы, которую гладиаторам в школе не подавали даже по праздникам. Аврелий кормил их исключительно ячменем, как ему советовал школьный врач Осторий, прозванный в гладиаторской среде Живодером, так как основным его занятием было зашивание ран, полученных бойцами на арене. Осторий утверждал, что ячмень является наилучшим средством для наращивания мускулов в отличие, например, от бобов и полбы, которые, по его мнению, делали их вялыми, а не такими крепкими и сильными, как при питании одним ячменем.
Стряпня Гирнефо и Автонои гладиаторам очень понравилась.
Полбу, смешанную с тертым сыром и медом, они в один голос назвали настоящей амброзией. Поданный на стол яблочный пирог взялся нарезать добродушный германец Сигимер.
В конце застолья Сатир слил в одну чашу остаток вина и, совершив возлияние в честь греческих, галльских и германских богов, пустил ее по кругу.
Как только чаша дружбы обошла всех сидевших за столом, тарентинец напомнил, что пора идти в кузницу.
Плащи гладиаторов просохли. Все молча оделись, разобрали свое оружие и вышли из дома, прихватив с собой по яблоку, чтобы на ходу закончить трапезу.
Уже возле кузницы их догнал Тевпил и спросил:
— Кто из вас Мемнон?
— Я, — ответил александриец.
— Ювентина хочет с тобой поговорить.
Мемнон крикнул товарищам вдогонку:
— Я приду позже!
Ювентина ждала гладиатора у входа в дом, застегивая пряжки на своем плаще. Девушка была бледна. Глаза ее лихорадочно блестели.
— Тебе нездоровится. Зачем ты вышла? — подходя к ней, сказал Мемнон.
— Не смотри на меня с такой жалостью, — улыбнулась Ювентина. — Я всегда легко переносила простуду… Хочу прогуляться с тобой к озеру, — помолчав, продолжала она. — Кто знает, удастся ли нам еще раз побывать наедине, а мне так много нужно тебе сказать…
— Я постоянно думаю о тебе, — обняв девушку, сказал Мемнон и хмуро добавил. — Теперь тебе нет возврата в Рим… Минуций поступил слишком жестоко, послав тебя на такое дело.
— Не говори так, — возразила Ювентина. — Видимо, сама Диана, которая оказывает Минуцию свое покровительство, внушила ему это. Ты же не станешь отрицать, что без меня вы уже все погибли бы.
— Я и мои товарищи благословляем тебя как свою спасительницу.
— О, до спасения еще очень далеко!
— Ты думаешь, Аврелий не оставил надежды разыскать нас?
— Ты его плохо знаешь, — покачала головой Ювентина. — Он не успокоится, пока не нападет на наш след. Ни один беглый еще не ушел от него. Если его стражники не схватят нас, он поднимет на ноги сыщиков из товарищества фугитивариев[366]
. Нас будут искать по всей Италии.Надежда только на Минуция. Он уверил меня, что если мы доберемся до его имения под Свессулой, он позаботится о нашей безопасности…
— Какой-то он странный, этот римлянин, — задумчиво произнес Мемнон. — Он на грани разорения, опутан долгами и в то же время принимает участие в судьбе гладиаторов, устраивает им побег, растрачивая на это последние свои деньги…
— Но мы же знаем, почему он это делает? Он хочет с твоей помощью перебраться на Крит.
— И только? Я почему-то подозреваю что-то еще. Мне кажется, Ириней мог бы многое рассказать, но у него, видимо, есть причина держать язык за зубами…
— Нам остается лишь поверить Минуцию и поскорее добраться до его усадьбы в Кампании, где мы найдем убежище. Хорошо, если нам удастся, не обнаруживая себя, провести здесь еще день-другой. Но я боюсь, как бы Эсхрион не надумал послать в Рим посыльного…
— Он уже пытался сделать это, но Сатир был начеку и сумел отговорить его.
Ювентина взяла Мемнона за руку.
— Пойдем, — сказала она и повела его по тропинке вдоль виноградника к маленькой калитке, которой пользовались только обитатели виллы, когда им нужно было кратчайшим путем выйти к озеру.
Прямо за оградой начиналась тропинка, проходившая через оливковую рощу. Потом тропинка шла между возделанным участком и маленьким кладбищем с несколькими десятками надгробий в виде грубо обработанных камней.
Только один памятник представлял собой высокую стелу. Надпись на ней гласила:
Здесь похоронен был дед Гая Аврелия, которого многие в имении помнили как неутомимого труженика.
Оставив Мемнона на тропинке, Ювентина прошла к поросшему старой травой холмику. На нем лежала маленькая каменная плита.
Нагнувшись, девушка рукой смела с нее крошки талого снега. На плите обозначилась короткая надпись:
Ювентина, постояв немного у могилы матери, смахнула набежавшие на глаза слезинки и вернулась к Мемнону, хранившему благоговейное молчание.
По выложенной камнем тропинке оба спустились к берегу озера.
Ветер уже разогнал туман, застилавший утром поверхность озера. На берегу лежали две перевернутые вверх дном лодки. Рядом с ними ветер шевелил растянутые на длинных шестах сети, забитые рыбьей чешуей.