Хроника времён «царя Бориса»

В книге нет главы «Оппозиция». Но так же верно и то, что побуждающим мотивом многих потрясений являются действия именно этой, противостоящей Президенту силы. И здесь следует подумать о некой необыкновенности образа сегодняшней оппозиции. Она, оппозиция, не имеет постоянного модуля, и части, её составляющие, крайне неоднородны. Именно сейчас состояние оппозиции наиболее агрессивно. Если непримиримая её часть требует свержения Президента и крови, то более центристская и умеренная хотела бы сначала оттеснить Президента, повязать его условиями, превращающими Президента в некую деталь, примету власти, но не саму власть, уже затем, по истечении срока, избрать другого Президента, принимающего эту новую президентскую роль как благо. Есть и третья часть оппозиции, готовая вести торг с Президентом и сосуществовать с ним, получив гарантию своего постоянного влияния на него. На первых порах этих принципов придерживался «Гражданский союз», до очевидного разрыва Президента с Руцким, до одиннадцати скандальных чемоданов с документами (выражение Руцкого), компрометирующих правительство и окружение Президента. Конечно, ни о каком длительном единстве этих сил не может быть и речи. В недалеком прошлом партия сдерживала порывы ура-патриотов, неприкрытый антисемитизм последних или иную крайность — монархо-белогвардейские взгляды. Но это было в тоталитарном прошлом. Партия, как монопольная сила, представляла власть не только внутри страны, но и за рубежом, где антиеврейский пошиб политиков мог вызвать полную изоляцию цивилизованного мира. И партия, хотя бы внешне, старалась держаться на цивилизованном уровне. Коммунисты послепутчевых времен пытаются преодолеть инерцию распада партии, наивно полагая, что стимулирующим началом этого процесса могут стать их поношения на головы демократов, которые «сначала развалили страну, затем её предали и разграбили». Возможно, и не осознавая, ослепленные ненавистью, коммунисты возвращаются к классовой теории, пытаясь убедить пролетариат в его обнищании, инициируя ненависть к нарождающемуся предпринимательству и экономической свободе. В силу своей очевидной вторичности все течения коммунистического направления пытаются вызвать реакцию люмпенизированной среды. Тот же Геннадий Зюганов понимает, что это крайне рискованный шаг. И никаких гарантий на удержание этой слепой пещерной силы от непредсказуемых поступков у его партии нет. Но желание прорваться к власти гасит все остерегающие инстинкты. И оказавшись на одном митинге с «Трудовой Москвой», на одной трибуне, надо подстраиваться под вопль толпы, надо подстраиваться под Анпилова. Каждый такой шаг погружения в мир осатанелости отсекает от неокоммунистов интеллигенцию, и тогда придумывается своя интеллигенция: Лимонов, профессор Сергеев, Ричард Косолапов (последний в брежневские времена слыл либералом, позволяющим себе толкования нестандартные и глубокие, несвойственные догматическому разуму Политбюро). Поезд с нарастающим грузом освободившейся и дарованной свободы, проскочил линию, и умеренные партийные либералы, типа Ричарда Косолапова, Феликса Кузнецова, не восприняли масштабов исторгнутых из глубин молчания свобод, сочли это временным хулиганством и стали ждать своего поезда с возвращенным уважением и почитанием малообразованных, но дисциплинированных коммунистов. Но такой поезд по привычному маршруту не пошел. Так они и остались, сначала в хвосте либерализма, затем переместились на левый фланг консерватизма, затем в его зыбкий центр, общество уже не могло остановиться в демократическом угаре. Экс-либерализм стал опорой правого течения, самого непримиримого. Они остались среди тех, кто их ценил за начитанность и знание классиков марксизма-ленинизма. Они были начитанными догматиками, и их авторитет был значим в малоначитанном догматическом обществе. Уязвимость непримиримой оппозиции в её неспособности объемно и точно оценить происходящие процессы. Впрочем, этот изъян столь же характерен и для сил противостоящих. Догматизм, как всякая неоспоримость, создает иллюзию постоянства и порядка, этим он удобен и по-своему прост в постижении. Догматизм — привилегия хорошей памяти, а не деятельного ума. Практически весь идеологический актив партии строился на навыке запоминания, а не размышления. И если у демократов безоглядное приятие происходящего потому, что подобное уже было «там», без анализа специфики сложившегося жизненного уклада и психологии нации, то у непримиримых — полное отрицание правомерности происходящих процессов и неумение понять и принять новый вид энергии, излучаемый этими переменами. Как ни странно, и те, и другие способны лишь к догматическому восприятию событий. Для одних — так быть должно потому, что было и есть, у других — чем мы хуже? Для непримиримых — так быть не может, потому что не было у нас никогда. А мы уж никак не глупее их.