Хроника жестокости

Интересно, правильно мне подсказала интуиция? Кэндзи в самооправдание сочинил сказочку про то, что по семейным обстоятельствам не мог ходить в школу, и его заветная мечта сбылась, когда он подружился с девчонкой из четвертого класса. На самом деле Кэндзи скорее ловко сливал воедино свою страсть и несбывшуюся мечту, и это стало для него предлогом, чтобы держать меня взаперти. И пользовался он этим предлогом, как ему удобно. То как взрослый злодей, удовлетворяющий свою страсть, то как человек с детским умом.

Детство Кэндзи с материальной стороны явно не удалось. Этот факт установил потом суд. Бросив школу в третьем классе, он больше нигде не учился. Чувствовал ли себя Кэндзи обделенным, беспокоило ли его это? Никому не известно. Сознательно или бессознательно, он здорово умел использовать реальность, соединяя ее или подменяя чем-то другим. И высшим его достижением была трансформация Кэндзи-дневного в Кэндзи-вечернего. Разве не так?

Ему был нужен только он сам. Я же была для него лишь «миленькой крошкой», с которой можно сойтись поближе и позабавиться. На первых порах ему хватало кошек, собак и птичек. Однако животные не дают сексуального возбуждения, да с ними и не поболтаешь. Короче, не годятся. Следующей целью стала маленькая девочка. Ради ее достижения он был готов врать без зазрения совести и даже пережить раздвоение личности.

– Ну, Кэндзи-кун, начинай!

Днем Кэндзи властвовал надо мной безоговорочно, зато вечером уже я им вертела, как хотела, и так хоть как-то поддерживала психологический баланс.

– Ты придумал – ты и пиши первый, – строго потребовала я.

Кэндзи неуверенно огляделся.

– А что писать-то?

– У тебя хоть тетрадка какая-нибудь есть?

На следующий день Кэндзи принес замызганную учебную тетрадь. Наверное, ее ему кто-то дал, предварительно грубо вырезав использованные страницы.

– Пиши только правду. В дневнике врать нельзя, – приказала я тоном учителя.

Мусоля во рту карандаш, Кэндзи взялся за тетрадку и через некоторое время вручил мне результат своих стараний – детское сочинение, в котором я насчитала всего пять иероглифов[11].

Как появилась Миттян – у меня теперь каждый день удовольствие. В цеху то Ятабэ-сан врежет: «Почему станок грязный?», то хозяин налетит. Но подумаешь про Миттян – и нормально. Хозяин все время бросается тряпками и кричит: «Как мне надоела твоя глупая рожа!» От этого сдвинуться можно. Я даже хотел поджечь цех. Но теперь думаю про Миттян, а днем, кроме Миттян, вообще больше ни о чем думать не могу.

Тот вечер, когда Кэндзи дал мне тетрадку, стал поворотным пунктом в моей жизни в заточении. Я просидела под замком почти год. Даже больше.

На следующее утро, убедившись по раздавшимся снизу звукам, что Кэндзи добрался до рабочего места, я зажгла свет и включила электрообогреватель. Кэндзи строго-настрого запрещал пользоваться электричеством, но как-то раз я заметила, что, уходя, он опустил вниз рычажок на электрощитке. Свет сразу погас. Теперь после его ухода я вставала на стол и включала его. Без света скучно, да и просто невозможно – как зимой без обогревателя? Перед тем, как Кэндзи приходил на обед, я снова выключала рычажок и лежала на кровати в полной темноте с отсутствующим видом. Летом Кэндзи сам не выдержал – купил и наладил кондиционер, который работал целыми днями.

Жизнь взаперти уже не казалась мне такой страшной. Постепенно я привыкла к грохоту, и тишина по воскресеньям, когда цех не работал, уже казалась странной. Человек в состоянии адаптироваться к любым, даже самым суровым условиям. И десятилетний ребенок – не исключение. Больше того, вполне возможно, я сумела приспособиться к такой жизни именно потому, что мне было так мало лет. Взрослый же человек пытается разгадать, что на душе у других, прогнозировать ситуацию. А это уже не адаптация.

Даже явление Кэндзи-дневного не вызывало у меня такого ужаса, что вначале. Он почти перестал поднимать на меня руку, заставляя выполнять его приказы. Все было известно заранее, вся его грязь и мерзость, да и времени этот акт много не занимал – перерыв кончался, и ему надо было возвращаться в цех.