Хроники любви

Я долго сидела там и читала главы, которые перевела моя мама. Дочитав десятую, поняла, что нужно делать.

34. Терять было больше нечего

Я скомкала мамино письмо и выбросила его в урну. Побежала домой и поднялась в спальню, чтобы набросать новое письмо единственному человеку, который, я верила, может заставить маму измениться. Я писала его несколько часов. Поздно ночью, когда все легли спать, я вылезла из постели, на цыпочках прошла по коридору и перетащила к себе в комнату мамину пишущую машинку, ту, на которой она печатала письма, если там было больше двадцати слов. Я перепечатывала письмо много раз, прежде чем оно получилось без ошибок. Я перечитала письмо в последний раз. Потом подписалась маминым именем и легла спать.

Прости меня

Почти все, что известно о Цви Литвинове, взято из предисловия, написанного его женой для посмертного издания «Хроник любви». Текст предисловия, трогательный и скромный, проникнут преданностью человека, посвятившего жизнь творчеству другого. Начинается оно так: «Я встретила Цви осенью 1951 года в Вальпараисо, мне тогда едва исполнилось двадцать. Мы с друзьями проводили время в кафе на набережной, где он часто бывал. Вечно хмурый и всегда в пальто, даже в самое теплое время года. Что-то в нем меня притягивало, хотя он был почти на двенадцать лет старше. По акценту я поняла, что он беженец, — иногда он разговаривал с кем-нибудь из своих знакомых, которые останавливались у его столика. Они были тоже из того, другого мира. Мои родители эмигрировали в Чили из Кракова, я тогда была совсем маленькой, так что я чувствовала в нем что-то родное и трогательное. Я медленно пила кофе, глядя, как он читает газету. Друзья смеялись надо мной, называя его viej'on. [23]

Одна девушка из нашей компании, ее звали Грация Штюрмер, на спор заставила меня подойти к нему».

И Роза подошла. В тот день они проговорили почти три часа, пока день не стал клониться к вечеру и от воды повеяло холодом. Литвинов, польщенный вниманием молодой женщины с бледным лицом и темными волосами, восхищенный тем, что она немного понимала идиш, неожиданно почувствовал, что его душа наполнилась томлением, которое он, сам того не подозревая, носил в себе много лет; он оживился, развлекая Розу разными историями и читая ей стихи. В тот вечер по дороге домой у нее от восторга кружилась голова. Среди ее знакомых — самоуверенных, эгоистичных юношей из университета, с их напомаженными волосами и пустыми философскими рассуждениями, а также нескольких романтиков, которые признавались ей в любви, стоило им увидеть ее обнаженной, — не было никого хотя бы с половиной жизненного опыта Литвинова. На следующий день после занятий Роза снова поспешила в кафе. Литвинов ждал ее там, и они опять часами взахлеб разговаривали о звучании виолончели, о немых фильмах, о воспоминаниях, которые им обоим навевал запах соленой воды. Так продолжалось две недели. У них было много общего, но их разделяло что-то темное и тяжелое, и это притягивало Розу, возбуждало в ней желание понять хотя бы частичку этого различия. Но Литвинов редко разговаривал о своем прошлом, о том, что осталось там, в другой жизни. И он ни разу не упомянул о тексте, над которым начал работать по вечерам за старым чертежным столом у себя в комнате, и о книге, которая должна была стать его шедевром. Он только сказал, что преподает на полставки в еврейской школе. Розе было сложно представить этого сидящего напротив нее человека, черного как ворон в своем пальто, торжественного, как на старой фотографии, в классе среди смеющихся, непоседливых детей. «И только через два месяца, — писала Роза, — в те первые минуты грусти, которая будто незаметно проскользнула через открытое окно, нарушив тонкую атмосферу зарождающейся любви, Литвинов прочел мне первые страницы „Хроник“».

Они были написаны на идише. Позже, с помощью Розы, Литвинов переведет их на испанский язык. Оригинальная рукопись на идише погибла, когда Литвиновы уехали в горы, а дом их в это время затопило. Осталась только одна страница, которую Роза вытащила из воды, — в кабинете Литвинова вода уже поднялась на два фута. «Я увидела на дне золотой колпачок от ручки, которую он всегда носил в кармане, — пишет она, — и мне пришлось опустить руку в воду по плечо, чтобы достать его». Чернила расплылись, в некоторых местах буквы нельзя было разобрать. Но имя, написанное косым почерком Литвинова, имя, которое он дал ей в своей книге, имя, которое носили все героини «Хроник», по-прежнему можно было прочесть внизу листа.