Хроники Нарнии

Однажды с юга прискакал всадник. Шаста уставился на него разинув рот — этаких благородных господ он в жизни не видывал. На всаднике была кольчужная рубашка, из-под шелкового тюрбана виднелся шишак шлема. На бедре всадника висел кривой ятаган, за спиной виднелся круглый щит с медными заклепками, в правой руке неизвестный сжимал пику. И конь под ним был на загляденье: серый в яблоках, крепкий, ладный, с пышной гривой и длинным хвостом; стремена и уздечка отливали серебром. Лицо всадника было смуглым, как и у всех калорменцев, а вот борода, завитая и надушенная, — ярко-красной (Шаста и вообразить не мог, что бороду можно покрасить). Аршиш сразу догадался по золотому браслету на руке всадника, что видит перед собой таркаана, иначе говоря — знатного вельможу, и повалился ниц, потянув за собой сына.

Таркаан потребовал приюта на ночь; разумеется, рыбак не посмел ему отказать. Ради нежданного гостя на стол выставили самое лучшее, что только было в доме, но вельможа досадливо поморщился и почти не притронулся к еде). А потом Шасту, как всегда, наделили куском хлеба и отослали прочь. Обычно мальчик шел в сарай, где держали осла, и ложился спать на устилавшем земляной пол тростнике. Но сейчас было еще рано, и потому Шаста, которого никогда не учили, что подслушивать нехорошо, уселся у хибарки и прижался ухом к трещине в стене. И вот что он услышал.

— Что ж, хозяин, — проговорил таркаан, — не буду скрывать — я имею виды на твоего мальчишку.

— О господин, — угодливо отозвался рыбак (Шаста живо представил себе, как отец жадно облизывается), — и какую же цену ты назначишь за то, чтобы твой недостойный слуга расстался со своим единственным чадом, отрадой его старости? Как сказано у мудреца: «Кровное родство важнее похлебки, и отпрыск для родителя дороже яхонта».

— Допустим, — сухо согласился таркаан, — Но другой мудрец сказал: «Помышляющий обмануть благоразумного подставляет спину бичу». Не пятнай свои седины ложью. Этот мальчишка вовсе не сын тебе, ибо твои щеки смуглее моих, а у него кожа белая, будто у ненавистных варваров, обитающих на далеком севере. Эти варвары — сущие исчадия преисподней, но пригожести им не занимать.

— Ох, как верно сказано, — вздохнул рыбак, — что на всякий меч найдется свой щит, но взор мудрого проникнет сквозь все препоны! Преклони же свой благосклонный слух, мой сиятельный гость. Всю свою жизнь я прозябал в бедности и потому никогда не женился и не завел ребенка. Но случилось так, что в полнолуние, в тот самый год, когда началось благое правление нашего великого тисрока — да живет он вечно! — боги в неизреченной милости своей лишили меня ночного сна. И поднялся я с убогого моего ложа и вышел на берег, чтобы насладиться свежестью воздуха и омочить персты в соленой влаге. И внезапно донесся до меня плеск, будто пенили воду. весла, и различил я чей-то крик. А вскоре приливною волною примчало к берегу лодку, и в ней был мужчина, исхудавший от голода и изнемогший от жажды, и был он уже мертв, хоть и не успел остыть; и подле него, на дне лодки, валялся пустой бурдюк из-под воды — а рядом лежал младенец. И молвил я себе: «Верно, несчастные эти потерпели кораблекрушение, и старший, по соизволению благорасположенных богов, голодал, дабы выжил меньшой, и скончался в виду спасительной земли». И припомнил я тогда, что того, кто помогает нуждающимся, боги не преминут щедро вознаградить, и, движимый состраданием, ибо твой ничтожный слуга — человек добросердечный…

— Прибереги похвалы для других, глупый старик! — перебил таркаан. — Иными словами, ты забрал ребенка — и сдается мне, по его виду, что за каждый кусок хлеба с твоего стола он уже отработал впятеро! Назови же наконец свою цену. Твое витийство меня утомляет.

— О господин мой, — воскликнул Аршиш, — как ты мудро изволил заметить, этот мальчик — моя надежда и опора. И потому его цена не может быть малой. Ведь когда я продам его тебе, мне придется покупать или нанимать кого-то взамен.

— Хорошо, хорошо, — сказал таркаан. — Даю тебе пятнадцать мин серебром.

— Пятнадцать! — вскричал Аршиш. По голосу рыбака чувствовалось, что он уязвлен до глубины души. — Пятнадцать! Светлейший таркаан, снизойди к моему почтенному возрасту! Не потешайся над моими сединами! Я говорю — семьдесят.

Тут Шаста поднялся, стараясь не шуметь, и на цыпочках двинулся прочь. Он услышал все, что хотел: ему доводилось наблюдать, как торгуются деревенские, так что он знал, чем все кончится. Мальчик ничуть не сомневался, что в конце концов Аршиш уступит его таркаану — не за пятнадцать мин, конечно, но и не за семьдесят; а еще он был уверен — чтобы сторговаться, им потребуется несколько часов.