Хроники неправильного завтра

Этого хватило вполне. В тот же вечер я покинул Новую Столицу, пристав к каравану, уходящему на Восток. Повозки были набиты битком: беженцы возвращались домой, они торопились отстраивать пепелища и это был неплохой барыш! — купцы охотно принимались за извоз. Они были веселы и необычайно щедры, радовались спокойствию на дорогах, благословляли магистра, славили императора и на каждом привале пели во здравие графа Вудрина, который »…даром, что разбойник, а, вишь ты, как свою выгоду понимает…» и с которым «…любой честный человек теперь не откажется иметь дело». Я отнекивался от угощений, меня поначалу беззлобно стыдили, потом уговаривали, потом кое-кто из беженцев начал поглядывать искоса и шептать о «проклятом мужиколюбе». Но отстали, когда я безвозмездно излечил геморрой и два остеохондроза и объявил, что обдумываю трактат, отчего и дал обет воздержания.

А возле дороги убивали, и я видел все это. Бунтовщиков вели на казнь в родные места, под стражей; они умирали достойно, по-человечески, без пижонства, но и без постыдного визга — не все, конечно, но большинство; они подходили под петлю и не просили ни о чем, словно и не рождались скотиной, обреченной на пожизненное пресмыкание. Это сердило господ, сеньоры зверели, судьи изощрялись в выдумках, так что даже палачи седели на рабочих местах, но что с того?

Мужики принимали смерть, как награду, крича в последний миг, что Багряный живи еще вернется. Откуда возник нелепый слух? — не знаю, но он креп с каждым днем, его повторяли, понизив голое и округлив глаза.

И я понял вдруг то, чего не понимал раньше: отчего так страшны сеньорские расправы. Да оттого, что человек, единожды осознавший себя таковым, уже не ляжет по-свински в грязь; виллан, видевший кровь господина, не стерпит плетки наследника. Выходит, не в устрашение живым столько крови после бунтов, нет, все гораздо проще: высшим нужно уничтожить всех, кто очнулся от рабства.

…Я ехал в тряской повозке и думал об Олле, и об Арбихе, и о кибере, которого уже не найти, а, значит, и не списать, и о том, что это пустяки, потому что остатки его раскиданы надежно, и снова об Олле — она не поверит, что я бросил ее, и будет ждать меня, брата, будет ждать долго, до последнего дня своего; пока что — в своей светелке, а когда подрастет — в постели, рядом с грубой губастой скотиной; и опять об Арбихе, который дрался один против десятка ножей, и снова, снова, снова — о парне, решившемся поднять багряное забрало того, кого проклял Вечный…

Как он смог одолеть самого себя, свой страх? И снять латы? И стать высшим существом, оставаясь человеком? Как?!

Ну а я, я — сумел бы? Разумеется. Я же не верю ни во что, кроме себя, и своих друзей, и наших знаний, и могущества Земли. А он? Он верил в непознаваемое. Но не побежал сломя голову, увидев то, что было под шлемом. Он решился — надел его на себя.

И вот, сидя в модуле, у стилизованного под земное средневековье столика, я говорю себе: ты — дерьмо, исполнитель! Неприятно? А что поделаешь? Ты все продумал, ты в полной мере использовал свои полномочия, ты выполнил задание… одно только не успел сообразить, торопясь спасти людей от победы безумной машины. Даже не задумался. О чем? Да о том, что люди не пойдут за кибером, пускай даже самым разбагряным, они пойдут только за человеком, хотя бы он и вел их молча.

И что в итоге? Грязь на руках, грязь на душе. И никого ни от чего не спас, и ничего не предотвратил, наоборот — напортачил, как приготовишка. Мятеж разгромлен — это ты, землянин, написал чужую историю. Попробуй теперь, исправь. Слабо. Можно, конечно, взять меч и пойти к людям. Ты победишь императора, ты разобьешь магистра, знаний хватит. Но чего стоит стадо, слепо идущее за всезнающим богом?

И разве нужны вообще боги, если Багряный кричал от боли?

Он был человеком, но человеком, дерзнувшим одеть доспехи бога, — и они пришлись ему впору. А мне нечего сказать ни Олле, ни Арбиху, ни всем вам, здешние люди. Что с меня взять? Рожденный богом разве сумеет понять человека? Зачем же лезть грязными руками? Есть Багряный, нет его — какая разница? Выбирать не мне. Выбирать вам. Потому что ничто не кончилось. Потому что снова займутся бунты, и все равно будет Ллан, который страшнее любого кибера, даже самого бешеного, и все равно будет Вудри, который никакого кибера не побоится, и все это повторится не однажды — но придет день, люди поумнеют, они распробуют первого и раскусят второго, и сплюнут, и найдут новые пути… а вот какие? куда? — решать им самим, никому иному!

— вот в чем все дело.

Самим! Чтобы никто никогда не покупал счастье Земли, продавая мою Аришку… Господи, я ошибся, я подумал — Оллу, а вышло иначе, и ведь я не про Землю думаю… но почему не про Землю?

Что же мне делать?

Как исправить то, что исполнено на совесть?

Я думаю. Я должен придумать. Хотя бы ради моей дочки…

Через час с небольшим меня подберет шлюпка с орбитала.