Хроники неправильного завтра

Он отдохнул и поел. Потом я предложил прогуляться по городу. Мы шли по улицам, и я думал: «Люди, люди, вы сегодня не смотрите на меня, и это ваше дело, но зря вы не смотрите на этого мальчика, потому что завтра это бесплатно уже не получится». Пусть я повторюсь, но я-таки очень сильно люблю свой город. Эти краски, эта суета с шумом — это все для меня, как вода для рыбы. Мы шли но Ришельевской. Я не знаю, кто такой этот Ришельевский, но, кажется, он кто-то когда-то был и был хорошо, потому что до сих пор такая улица названа его именем. Малыш просто очумел: я не мог оторвать его ни от одной витрины. Не подумайте, что он все хотел купить, нет, он просто смотрел, но как смотрел! — мы так смотреть уже не умеем. Потом он все-таки успокоился и впервые поглядел на меня.

— У вас большие пункты равенства.

Вы себе представить не можете, как он это сказал. Как будто там у него магазины еще лучше! Тут же он добавил:

— Но роскошь — это плохо! — и больше на витрины не оглядывался.

Мальчик был шустрый и совсем не жалел мои больные ноги, он почти что тянул меня за руку. Когда мы дошли до спуска, знаете, около музея Леандра Верлу, я встал, как статуя, и сказал:

— Нет, дитя мое, Аркаша дальше не пойдет.

И мы зашли в «Ротонду». Ой, что там начало твориться, когда богемка увидела Аркашу… Содом и Гоморра! Топтунов между ними — это ж, может быть, контракт, а контракт Топтунова — уже не какая-нибудь путевка в жизнь, а вагон-экстра.

Когда бармен отогнал их от меня, я сказал:

— Здравствуйте, дети. Аркаша хочет тишины и кофе.

Первый концерт — большое дело, и никакое сердце тут не помеха. Стало тихо, и две чашечки кофе. Лончик сидел, как скушав аршин, и пил кофе маленькими глотками. Да, я же забыл: пару слов о нем. Что вам сказать, мальчик-красавчик, совсем как этот, что стоит на бульваре. Девки не сводили с него глаз, прямо как когда-то с меня. Но тут оказалась выдержка, совсем не та, что была у Аркаши; он даже глазом не повел. То есть повел, но не по ним, а по стенам. Потом повернулся ко мне и спросил:

— А где же Вождь?

— Кто? — удивился я.

— Вождь один. Вождь, несущий благо.

— А-а, бармен! Тебе что-то принести, Лончик?

Какой это был взгляд! Меня хотели съесть. Но все же не съели, и Лон снова спросил:

— Почему эти сестры на меня так смотрят?

Я сказал ему — он ведь уже взрослый, сам зарабатывает, и должен все знать, если еще не знает. Мальчик брезгливо сощурился («Какая прелесть, — подумал я, — он еще ничего и не нюхал»):

— Это нельзя. Придет день, и я войду в Дом Возмужания. Сегодня — труд.

Ну и мальчик, ну и планета, ну и вождь! — этого я, конечно, не сказал, но хорошо подумал. Когда мы вышли на улицу, он сказал только одно слово:

— Гниль!

Надеюсь, не про меня.

Кто был в Одессе, знает, что от «Ротонды» до «Одеона» недалеко. В Малом Зеркальном нас уже ждали смотреть: раз Аркаша привез, значит, это — вещь. Но Лончик махнул рукой — и все ушли, кроме меня, конечно. И рюкзачок тоже оставили.

Сначала появились мечи, потом еще что-то, и вот — много мальчиков уже вооружены, готовы и смотрят на меня с зеркал. Кто видел это, тот не забудет никогда, как не забуду этого я. Представляете: статуэтка, глаза прищурены, лицо окаменело, плечи откинуты. Все не двигается, только губы шевелятся: «Дай. Дан. Дао. Ду». Я понял, что перебивать не надо.

И тут же — вы знаете, что такое смерч? — так мальчик в него превратился. Ой, как сверкали эти железяки, как они свистели! Никто не сунул бы туда палец, и я первый. Потом они снова оказались за спиной, я не видел, как, и начались игры с ножиками. Это были совсем не детские игры. Он немного покидал копье, попрыгал и достал большой арбалет и стрелы. Полный фурор! Мне было так интересно, что даже не страшно. Двадцать два неописуемых номера! Это говорит вам Аркаша Топтунов, а Аркаша Топтунов знает, что говорит…

2

Укрепи, Господи, и направь, и благослови тех отважных, кто по мере слабых сил своих противу стоит козням Диавольским, не всегда и видя истинную их суть, но сердцем своим ощущая, где есть зло, а где добро. И даже в противных милосердию Твоему делах, о Господи, узри светлое пламя правды своей и высокую доброту чистоты своей, и за это, снизойдя, не впадай в гнев, но прости им заблуждения их…

Рассказывает Аллан Холмс, старший инспектор «Мегапола».

35 лет. Гражданин Демократической Конфедерации Галактики.

5 июля 2115 года по Галактическому исчислению.

Я бегу по коридорам коей родной школы. Пусто и холодно. Нет, это коридор училища, знакомые обшарпанные двери. Или это мой первый участок на Панджшере? — тот же зеленый линолеум, те же разводы на стенах. Двери закрыты. Темно. Нет! — сверху холодный свет плафонов… это уже «Мегапол». Переходы. Коридоры. Лестницы. Двери закрыты. Учительская! — откуда? Это опять школа. Свистит ветер, скрипят проржавевшие петли. Выход! Стена. И сзади стена. Господи!.. Я бьюсь головой об стены. И падаю…

…Мне редко снятся сны, а когда снятся, я их не запоминаю. Я проснулся на полу, лицо болело и было мокрым. Когда включил ночник, на кнопке осталось красное. Отпуск кончился, а нервы ни к черту…