Хроники Нордланда. Грязные ангелы

Не успел Гарет спешиться и отдать поводья коня подоспевшему слуге, как из дома на широкое крыльцо вылетела Глэдис Твидл, едва успевшая накинуть на домашнее платье тёплую накидку, всплеснула руками:

– Гарет! – И бросилась к нему, широко улыбающемуся и раскинувшему руки для объятий.

– Какой же ты стал… – Сияя от счастья и глядя на него увлажнившимися от слёз большими серо-голубыми глазами, твердила Глэдис, высокая ладная женщина с правильными чертами красивого лица и нежной кожей. – Какой высоченный, и красивый, и модный! А конь у тебя какой! Это тот самый подарок его высочества?.. Мне Тиберий рассказывал… Пойдём в дом, мальчик ты мой, я тебя угощу, как раз всё готово… Я как узнала, что ты вернулся, так и готовилась тебя встретить… – Она говорила, и утирала слёзы, и знакомила его с домочадцами, и вела его в дом, и помогала снять тёплую одежду, и давала слугам распоряжения, и всё одновременно, и всё – обнимая Гарета снова и снова. Гарета тут же напичкали такими восхитительными сладостями и выпечкой, что он только мычал и жмурился, а потом налили расточающий божественный аромат напиток тёмно-вишнёвого цвета:

– Попробуй наш новый сидр! Ганс Христиан сварил его из вишни!

– Вишнёвый сидр?.. – Гарет понюхал напиток, – ум-м-м! Запах просто… божественный… – Он пригубил. – И вкус тоже! Марчелло, как тебе?

Итальянец, которого тоже усадили за стол и накормили, выразил восхищение ещё более эмоционально, мешая нордландские и итальянские слова и междометия. Ганс Христиан, не смевший сесть за стол с принцем крови, стоял подле и краснел от счастья.

– Мы отправили десятину, как и положено, к столу его высочества. – Глэдис погрустнела. – Никто уже больше двух лет его не видел. Он не покидает свои покои, живёт затворником. Как он? Слухи ходят самые ужасные. Что он-де не встаёт с постели, парализован, за него правят Тиберий и рыцари, даже какие-то якобы эльфы, которые скрываются в Хефлинуэлле и полностью подчинили своим колдовством там всех… Я часто встречаюсь с Тиберием, он и сюда к нам приезжает, говорит, что всё вздор, но ты же людей знаешь.

– Мы поссорились. – Признался Гарет. – Отец не такой, как прежде, но всё чушь, он не парализован. Правая рука только почти не работает, и правая сторона лица слегка перекошена, но он разговаривает, ходит, ясно мыслит. Если бы не его тоска и апатия, он бы даже, я думаю, поправился бы.

– А поссорились вы из-за…

– Да.

– Милый ты мой. – Глэдис погладила его по руке. – Как бы я хотела тебе помочь! И в поисках этих…

– Только не говори мне, что я не должен…

– Да как же не должен?! – Возразила живо Глэдис. – Как же ты не должен, когда он твой брат?! Мои Марта и Герда одной жизнью живут! Одна пальчик поранит, вторая из другой комнаты кричит и бежит к ней! Они сны одинаковые видят, и даже сейчас, Марта порой вышивание отложит и говорит: «У Герды стряслось что-то, мама!». И как в воду глядит… И если ты говоришь, что мой маленький Гэри жив, значит, он жив, значит, его нужно найти!

– Глэдис! – От всей души вырвалось у Гарета, который устал от неверия, от осуждения и неприятия своего упорства. – Спасибо тебе… Ты одна мне веришь!

– Ты же мне сыночек. – Ласково произнесла Глэдис, погладив его снова. – И Гэри тоже, бедный мой малыш. Мне никогда не забыть, – она быстро утёрла слёзы, – как тогда, когда это случилось, ему так больно, бедному малышу, а он твердит: «Не наказывайте Гари, он не нарочно!». И как ты, мой хороший, бежал и кричал, когда его увозили, за повозкой, у меня чуть сердце не разорвалось… Он так и стоит у меня перед глазами, маленький, хорошенький, как ангел, глазки эти его чудесные, веснушки…

– У него были веснушки? – Преодолевая смятение, сквозь ком в горле спросил Гарет. Глэдис закивала, утирая слёзы:

– Ага. И прехорошенькие! У тебя не было, а у него были… Госпожа Лара говорила: «Маленький мой человечек!». Как она вас любила! Ты был разбойник, непоседа, капризный и упрямый, она называла тебя «Мой дерзкий рыцарь», а Гэри был тихоня и умница, доверчивый такой, и очень ласковый… Она говорила: «Мой отважный паладин»… Поёт вам по-эльфийски, песенку про божью коровку: «А ну ап коэн, а ну ап…» – У Глэдис сорвался голос, и она заплакала, уткнувшись в грудь Гарету. Ганс Христиан, человек немногословный, но душевный, отвернулся, тоже утирая глаза.