Хроники Раздолбая. Похороните меня за плинтусом-2

Второй голос как будто сдался. Раздолбай, сгреб все десять кассет в пакет и вдруг… бессильно опустился на диван, чувствуя, что совершить задуманное ему мешает какой-то предохранитель в районе сердца и выломать этот предохранитель у него не хватает сил.

«Даже этого не могу… Даже этого…» — отчаялся он и расплакался так, словно ему было десять лет и это у него какой-нибудь злой парень отобрал дорогие кассеты.

«Я не Барракуда… Я не Барракуда, и мне никогда им не стать! — плакал он, уткнувшись в подушку. — Я — жалкий Лещ, рачок, раздолбай… Мартин был прав, когда сказал, что у меня ничего не будет! Лучше было согласиться с Муреной и сдаться. Все равно я получу на стену эту проклятую надпись, так лучше было получить ее сегодня и привыкнуть к ней, чем видеть ее в будущем так отчетливо, словно она уже здесь! Как же так вышло?!»

Раздолбай пытался понять, в какой момент проиграл свою жизнь. Год назад он был счастлив, учился, любил, набивал карманы деньгами, которых хватало, чтобы делать сюрпризы в Риге. Он не сделал ни одной ошибки, способной пустить жизнь под откос, — не полез грабить ларек со шпаной, не ввязался в пьяную драку, не попробовал наркотики. Чем он провинился, что его захлестнула соленая вода с Барракудами, и этим Барракудам принадлежит все — деньги, кафе, девушки? Барракуды будут жить как в «Ночных грезах Далласа» и ездить на спортивных машинах к красивым женщинам, а он даже не сможет стать массажистом, потому что родители отказались дать ему десять тысяч. От обиды на жизнь Раздолбай стал рыдать в голос и выкрикивать обвинения.

— Почему ты не родила меня Барракудой? — обращался он к мысленному образу мамы. — Тебе трудно было найти крепкого мужика, чтобы я пошел в него, а не вырос глистой в шестьдесят килограммов? Трудно было отдать меня в детстве на какое-нибудь дзюдо или самбо?

— А ты! Ты не мог отправить меня в правильный пансионат, как папа Мартина, чтобы у меня появились нужные знакомства? — выл он, укоряя дядю Володю. — Зачем было отправлять меня в идиотский «Орленок»? Чтобы я «не испортился»? Ну и зачем я теперь такой «непорченый»? Что я могу делать в этой соленой воде? Что ты сам теперь можешь?

За упреками к родителям посыпались упреки к себе. Перед глазами Раздолбая парадом прошли все его непобеды — заброшенные отжимания от пола, несобранный истребитель «Фантом», тщетная попытка написать книгу, скомканные листы с конскими мордами… Раздолбай осознал, что за всю жизнь не довел до конца ни одного дела, ничего по-настоящему не умеет, ничего не знает. Мартин и Валера с легкостью вплетали в свою речь каких-то Растиньяков, Танталов, Гумберт-Гумбертов — что это все такое, вдруг этого стыдно не знать? Он отстал навсегда, и от убийственного клейма на стене ему никуда не деться. Так пусть же ему будет хуже, раз он такой слабак и бездельник! Пусть он получит заслуженное!

Миша станет солистом в Италии, Валера — банкиром в Гамбурге, Мартин будет владельцем поездов, а он получит надпись «неудачник» на стену, потому что не может даже на массажиста выучиться, не имея сил продать чужие кассеты.

Раздолбай снова мысленно потянулся к предохранителю на сердце. Он пытался вырвать его с мясом, расшатывал, но чувствовал, что от этого лишается жизненных сил и словно истончается. Получалось так, будто жизнь была бензобаком с высоким уровнем топлива, и, расшатывая предохранитель, он создавал в этом баке течь, отчего уровень уменьшался, отнимая у него уверенность, что он будет жить долго.

— Почему?! Господи, ну почему я даже этого не могу сделать?! — невольно спросил он, удивляясь, что обращается к тому, в кого больше не верит, и спрашивает о том, чего адресат обращения никак не сможет одобрить. — Почему? Почему?!

— Потому что я не позволяю тебе, — ответил тот самый голос, который он просил заглохнуть и никогда больше не появляться.

«Опять это раздвоение сознания, опять психоз! — испугался Раздолбай так сильно, что вскочил с дивана и забыл про свои слезы. — Молчи! Не хочу опять „Бога“ в голове, из-за которого буду сходить с ума!»

Раздолбай закружился по комнате. Он чувствовал, что голос, который привел его однажды к самой сильной душевной боли, снова овладевает им.

— Ты не Барракуда и никогда им не будешь, но это не единственный путь, — твердо и даже сурово заговорил голос. — У тебя есть дело, способности, которым ты никогда не уделял должных усилий. Ты сам думал когда-то, что если бы рисовал столько, сколько играет на скрипке Миша, то у тебя получалось бы намного лучше. Если бы ты приложил к своему делу десятую долю его труда, то нарисовал бы «Тройку» так, что она могла бы выиграть конкурс, но ты бросил, едва начав. Ты еще не проиграл жизнь, но у тебя остался единственный шанс — картина, которую ты придумал. Ты попробовал и увидел свое бессилие — научись! Забудь про массажные курсы. Пойди к своему педагогу по мастерству, договорись об уроках.

— Чем я буду за них платить? На что жить? — вступил Раздолбай в диалог, не в силах заглушить голос и снова допуская, что общается с высшей силой.

— Продай магнитофон.