Хроники разрушенного берега

Следующая ночь выдалась намного спокойнее предыдущей. Меньше стонала и кряхтела выгоревшая земля, меньше искрилась её поверхность, почти не выныривало на поверхность потаённое в грунте пламя, небо уже не меняло ежеминутно цвет с фиолетового на багровый, а устойчиво светилось розово-красным оттенком. Пламя плясало на склонах сопок, но уже без вчерашней радости: видимо, у него кончалось питание. По-прежнему ночью в озере что-то ворочалось и ухало.

– Это мне до сих пор непонятно. Очевидно, что рядом со мной в этом болоте пережидали пожар какие-то крупные звери. Но я их так ни разу и не увидел, несмотря на то что на том краю озёрной котловины кустики были максимум по плечо взрослому человеку. То есть я совсем не наблюдал здесь такой потери страха перед людьми во время пала, как когда-то читал в каких-то книжках старых авторов. Звери меня опасались и хорошо прятались. Но ночью, когда ничего не разглядишь, заходили в воду и пыхтели. Не очень приятно было, хочу сказать.

Утром звери и продемонстрировали Виктору возможность покинуть мокрый островок. На рассвете он увидал, как через сгоревшую тайгу рысью движется лось. Сохатый двигался по направлению к Ясачной, и Иванов решил последовать за ним.

Идти по только что сгоревшему лесу – одно из самых неприятных занятий, которые я только могу себе представить. Из-под ног взлетает зола, угольная пыль сыпется с веток лиственниц, нога то и дело проваливается в выгоревшие под дёрном пустоты – и хорошо, если не ощущает при этом жара не до конца погасшего торфяного очага…

Кругом всё однообразного чёрно-могильного цвета с траурной светлой оторочкой травяной золы. И нет ни трещания кедровок, ни вороньего карканья, ни пересвиста пеночек, ни даже жужжания комаров и слепней. Кладбищенская тишина. Именно так – кладбищенская.

А по склонам сопок продолжал гореть стланик.

Иванов шёл, держась ближе к руслу Ясачной – справедливо полагая, что пойма реки и острова на ней вряд ли подверглись опустошению, и на них можно будет хотя бы отдохнуть сутки. По пути ему встретилась полоса высокоствольной захламлённой тайги, которая, похоже, тянулась вдоль русла. Тайга эта ещё горела, точнее, не горела, а догорала, но тем не менее являлась непреодолимым препятствием. Тогда Иванов продолжил свой путь по выжженному лесу, имея с одной стороны догорающую тайгу вдоль Ясачной, с другой – вяло горящие склоны Туманного хребта.

И ни одной живой твари по пути…

Наконец перед ним замаячила такая же болотистая низина, как та, в которой ему удалось пересидеть натиск пала. Никакого зверья на ней уже не было. Иванов, уже совсем обессиленный, нашёл среди кочек относительно сухой пятачок и расположился там на ночлег.

Этой ночью небо освещалось заревом только с одной стороны – над сопками.

Утром Иванов пустился опять в дорогу, стараясь всё– таки не уходить далеко от Ясачной: в любом случае ему надо было перейти реку, для того чтобы оказаться на базе экспедиции. Но к Ясачной его продолжал не пускать огонь.

– Жуткое состояние наступило. Голова кружится, дыма я хватанул изрядно. Надо бы отдышаться, просто отоспаться хотя бы, а где? Те все мои ночёвки – они вполглаза все. Это был у нас такой рабочий, Сергеич, он как-то пришёл к Славке-лётчику, помочился в ванну – да и лёг туда спать. Так ему, даже несмотря на то что перед этим он две бутылки водки выдул, там неуютно показалось. Пришлось ему тогда все Славкины костюмы в эту ванну свалить, чтоб ночевать в тепле и сухости. А у меня – ни водки, ни гардероба Славкина, весь я этой болотной жижей пропитался, одежда высохнет – хрустит на ходу, грязь с неё кусками отлетает. И сажа ещё на всём оседает: она, пока её дождём не прибило, просто в воздухе висит. На себя я посмотреть не могу, на лицо то есть, но уж руки у меня точно чернее, чем у арапа Петра Великого. И всё вокруг буквально жаром пышет, как в духовке. Да и то слово – справа от меня горы горят, сплошь стлаником поросшие, слева надпойменная терраса тлеет. Но тлеет так, что понятно: будет она так тлеть до морковкина заговенья. И бреду я, бреду по этой чёрной пустыне, и деревья, как черти, ко мне чёрные руки тянут.

И так – километр за километром. Чёрная пыль под ногами, чёрная пыль в воздухе, чёрная пыль с веток деревьев. Жара, не оставляющая надежды на дождь. Тонкие струйки дыма то здесь, то там выбиваются из-под горелой щётки дёрна. Тлеющие обугленные руки кустов с пальцами-окурками, протянутыми к небу.

Этой ночью (уже четвёртой с начала пожара) Иванов снова ночевал у какого-то заболоченного озерца. Стало у него уже каким-то поведенческим стандартом – ближе к сумеркам отыскивать относительно влажное болотце и ночевать там.

Но пятое утро показало, что силы его совсем на исходе.

Не успел Виктор пройти километр по выбранному им маршруту, как понял, что у него кружится голова и он падает. В конце концов дым сделал своё дело – наступило отравление. Сел Иванов на какой-то обгорелый пень, посидел полчаса и принял решение прорываться к речке.