Хроники Звёздного Народа

А Ольга осталась стоять, как оплёванная. Какая муха опять её укусила? Точно — психопатка. Она вообще не управляет собой. Она ведь хотела выпустить дельфинов, она вчера поклялась в этом. «Твои клятвы — пустой звук, или плевок в зеркало», — сказал внутри неё какой-то голос. Она всё утро мечтала увидеть Мирракса и сделать что-нибудь хорошее, чтобы он увидел, понял, что она не такая. «А какая ты? — снова спросил тот же голос. — Ты такая и есть, злая и эгоистичная тварь. И плачешь, и страдаешь только от оскорблённого самолюбия. Что чувствуют, думают, переживают другие, тебе абсолютно не интересно. А слово «сочувствие» тебе надо переводить, как язык дельфинов». И раздался смех. Жуткий, сатанинский смех!

Ольга стояла в той же позе, в которой её оставил Мирракс, бледнея и бледнея с каждой минутой, а Мирракс всё не всплывал. Она не знала, сколько прошло времени, но достаточно, чтобы жизнь теплилась в ней только слабой свечкой, которую легко задуть. И тут он вынырнул, мельком глянул на неё, взобрался на помост, растянулся на нём лицом вниз и вытянул перед собой руки.

Она бессильно осела на настил, потом подползла к нему, протянула руку, нежно дотронулась до его волос и опустила голову ему на плечо.

Мирракс замер. Вот он, момент истины. Наконец-то! Но Ольга сказала:

— Мне показалось, что вы утонули.

Он повел плечом. Она подняла голову.

— Сударыня, я не доставлю вам такого удовольствия. Вы убьёте меня только собственной рукой, — сказал он устало, даже без всякого выражения.

— Но, Мирракс, я тоже хотела их выпустить. Я летела утром сюда, я думала, встречу тебя, брошусь тебе на шею, поцелую, скажу что-нибудь смешное, и ты простишь мою глупость. Скажи, что мне делать?

— Покормите дельфинов, Ольга Петровна. Мы ещё не скоро закончим работу.

«Вот видишь, ты опять вокруг себя», — сказал уже знакомый голос внутри неё.

Она молча встала и пошла, пошатываясь, в сторону биостанции, а он печально смотрел ей вслед. Мирракс ещё помнил нежное прикосновение её тонких пальцев к его голове, чувствовал плечом след от её головы, слышал трепетание её сердца, но он знал, что это ещё не победа.

Ольга подошла к зданию биостанции и только сейчас вспомнила, что ещё не видела профессора. Она подошла к кабинету и тихонько постучала. Не услышав ответа, Ольга приоткрыла дверь и увидела, что профессор сидит за столом, спрятав лицо в ладони рук, поставленных на локти на крышку стола. Она зашла и тихо спросила:

— Что с вами, профессор?

— Мне стыдно за тебя, Ольга.

— Мне тоже стыдно, но я ничего не могу с собой сделать. Меня, наверное, надо отдать в психушку.

— Тебя надо отдать в монастырь. Там ты сможешь до конца жизни любить себя, копаться в себе и потрясать знаменем своего эгоизма. Я никогда не прощу себе, что вырастил такое чудовище.

— Но что же мне делать?

— Ничего не надо делать. Надо просто любить. Любить Солнце, которое дарит тебе свет и тепло. Землю, на которой живёшь. Траву, по которой ходишь. Любить всех, кто тебя окружает. Уничтожить всё вокруг себя — это не значит победить. Да ты и себя-то не любишь. Разве, любя себя, можно так себя терять, топтать и унижать? Впрочем, с тобой говорить бесполезно. Жаль, что такой человек, как Мирракс, растрачивает на тебя богатства своей души. А ты даже не поинтересовалась, кто он, откуда, что он любит, о чём мечтает. А он знает о тебе почти всё.

Она молча вышла из кабинета. Закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Минуту так простояла и пошла за рыбой. В душе было пусто. Ольга спустилась к дельфинам и начала их кормить. Они ели как бы нехотя, даже не плескались.

И вдруг, неожиданно для неё самой, из души вырвалась песня.

Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,

Головой склоняясь до самого тына?

Она сидела на мате, поджав колени к подбородку, и смотрела перед собой.

Там, через дорогу, за рекой широкой,

Так же одиноко, дуб стоит высокий.

Дельфины, которые уже отплыли, вернулись и, высунув головы из воды, внимательно слушали.

Как бы мне, рябине, к дубу перебраться,

Я б тогда не стала гнуться и качаться.

Мирракс, который в очередной раз отдыхал на помосте, уже давно сидел в такой же позе, как она, но так, что ей его не было видно, и тоже слушал с большим интересом.

Тонкими ветвями я б к нему прижалась

И с его листами день и ночь шепталась.

Тихонько, чтобы случайно не сорвался камушек под ногами, профессор и два лаборанта крались на помост с аппаратурой.

Но нельзя рябине к дубу перебраться,

Знать, судьба такая — век одной качаться.