Хронография

LII. Но самодержец не забыл о ней, уже когда его возводили на престол, телесными очами смотрел на царицу, но глазами души представлял и рисовал себе черты этой женщины, обнимал Зою, но в душе лелеял образ возлюбленной. Константин не думал ни о каких препятствиях, ни о ревности царицы, не слушал увещеваний, собственную волю уважал больше любых советов, особенно исходящих от сестры Евпрепии, разумнейшей из женщин нашего времени, которая противодействовала его намерениям и подавала брату благие советы. Константин, однако, не обратил на них никакого внимания и уже при первом свидании заговорил с царицей о Склирене, причем упоминал о ней не как о супруге или будущей сожительнице, а только как о женщине, вынесшей множество бедствий, причиной которых было и ее происхождение, и она сама. Он просил вернуть Склирену в столицу и обойтись с ней подобающим образом.

LIII. Царица даже не возражала, ибо не осталось ревности в женщине, измученной многими бедами и вошедшей в возраст, которому чужды подобные чувства. И вот Склирена ждет самого страшного, а к ней вдруг являются люди, чтобы в окружении царской стражи доставить в Византий; посланцы вручили ей письма – одно от самодержца, другое от самой царицы, где ей обещали благосклонный прием и предлагали прибыть в столицу. Вот таким образом и явилась она в царицу городов

[34].

LIV. Сначала ей предоставили скромное убежище и немногочисленную свиту. Чтобы иметь предлог ходить туда, царь превратил этот дом в свои палаты и, желая придать ему великолепие и сделать достойным царского жилища, велел к старому фундаменту пристроить новый побольше и собирался возвести на нем роскошное здание[35]

.

LV. Каждый раз Константин придумывал в качестве предлога что-нибудь, связанное со строительством, и отлучался по нескольку раз в месяц якобы для наблюдения за работами, а на самом деле – чтобы проводить время у этой женщины. Поскольку царя обычно сопровождали люди и с другой половины[36], он, дабы сделать их менее любопытными, велел накрывать во дворе роскошный стол и приглашать их к трапезе, и что бы они тогда ни просили, все исполнялось. А они, понимая, для чего все это делается, не столько огорчались за госпожу, сколько радовались за себя, ибо получали все, чего хотели, и как только видели, что самодержец горит желанием отправиться туда, но стыдится и медлит, придумывали один предлог за другим, прокладывали царю дорогу к возлюбленной и таким образом завоевывали еще большее его расположение.

LVI. В первое время царь еще как-то скрывал чувства к этой женщине, и его любовь не была столь бесстыдна, но чем дальше, тем больше отбрасывал он всякий стыд, все явственней обнаруживал свои намерения и, перестав лицедействовать, когда хотел, в открытую приходил к возлюбленной и проводил с ней время. Забегая вперед и говоря об этой женщине, скажу: все это видевшим или слышавшим происходящее казалось чем-то невероятным – царь являлся к Склирене не как к наложнице, а как к истинной супруге!

LVII. Из царской казны Константин черпал для Склирены, сколько хотел. Как-то раз нашел он во дворце медный бочонок, украшенный снаружи разными фигурами и изображениями, наполнил его монетами и послал ей в подарок. И подобные вещи он делал не от случая к случаю, а постоянно и все время отправлял возлюбленной то одно, то другое.

Как севаста была введена во дворец

LVIII. До каких-то пор эта любовная связь оставалась полуоткрытой, но постепенно все тайное выходило наружу, Константин уже во всеуслышание объявил о любви и искусными доводами убедил царицу жить вместе со Склиреной. Заручившись ее согласием, он простер свои замыслы еще дальше – велел изготовить грамоту о дружбе и разбить по такому случаю царский шатер. Там они восседали и туда же ради этой неслыханной грамоты пришли и члены синклита. Лица синклитиков порозовели от стыда, они бурчали, но вслух расхваливали документ, будто это некая упавшая с неба скрижаль, называли его сосудом дружбы и другими сладкими названиями, которые обманывают и очаровывают пустые и легкомысленные души.

LIX. Когда был заключен договор и принесены клятвы, бывшую любовницу вводят во внутренние царские палаты и уже называют не прежним ее именем, а прямо-таки госпожой и царицей; и что самое удивительное, в то время как почти все были уязвлены в самую душу тем, как обманули и унизили царицу[37], сама она ни в чем не переменилась, всем улыбалась и была довольна случившимся. Она часто прижимала к сердцу и целовала соправительницу, и они обе, беседуя с царем, рассуждали об одних и тех же предметах. Константин же равной мерой делил внимание между той и другой, но, случалось, чаще обращался с речами ко второй царице.