Хронография

XLIV. День уже клонился к вечеру, когда неожиданно явился некий человек из нововозведенных в должность

[26], сказавший, что ему ведено Феодорой перевести ищущих защиты в другое место, за ним следовала толпа горожан и воинов. Приблизившись к алтарю, где они укрывались, этот человек решительным тоном приказал им выйти. Видя, однако, кровожадные намерения толпы и главаря, подающего знак начинать (вопреки обычаю он начал держать себя дерзко), они отказались покинуть алтарь и еще крепче ухватились за колонки, на которых покоится священный престол. Тогда он, переменив тон, заговорил с ними помягче, поклялся на святынях и, призвав на помощь все свое красноречие, постарался убедить их, что ничего плохого им не сделают и что посланец царицы не обойдется с ними суровее, нежели само время. Но они, раз напуганные, уже во всем видели для себя угрозу, остались глухи к увещеваниям и предпочли, чтобы их отдали на заклание в храме, чем подвергли мучениям под открытым небом.

XLV.

Поэтому, не убедив их словами, он прибегнул к силе. По его приказу из толпы протянулись руки, и пошло твориться беззаконие. Будто дикие звери, погнали они их из святилища, а царь и новелисим, испуская горестные вопли, устремляли свои взоры к святому сонму, умоляя не обмануть их надежд и не позволить безжалостно изгнать из алтаря тех, кто ищет защиты у бога. Большинство было потрясено их страданиями, но пойти против стихии ни у кого не хватало духа, и поэтому, войдя в соглашение с толпой, поверив клятвам ее главаря и как бы заключив с ним договор, они выдали ему этих людей, да и сами последовали за ними, чтобы быть им чем-либо полезными. Но ничто уже не могло помочь несчастным – обстоятельства были против них, и сердце всех горели к ним ненавистью.

XLVI. Люди Феодоры знали, что Зоя ревнует к ней и скорее согласится увидеть на царском престоле какого-нибудь конюха, чем разделит власть с сестрой, и потому, не без причины опасаясь, как бы императрица не пренебрегла сестрой и тайными кознями не вернула на трон прежнего царя, единодушно решили устранить бежавшего

[27]. Людям, наиболее из них умеренным, не хотелось приговаривать его к смерти, они судили и рядили, каким иным способом погасить в нем всякие надежды, и в конце концов отправили отважных и дерзких мужей с приказом немедленно железом выжечь глаза обоим, как только встретят их за пределами святого храма.

XLVII.

И вот они выходили из храма, а их уже поджидала позорная процессия. Чернь, как ей и положено в этих случаях, потешалась над несчастными, и одни хохотали и осыпали их насмешками, другие, поддаваясь гневу, тащили их с намерением провести через город. Пройдя совсем немного, они повстречали людей, которым было приказано погасить глаза пленникам. Те сообщили о приговоре и, готовясь привести его в исполнение, принялись точить железо. Прослышав о беде, несчастные расстались с надеждами (все кругом или одобряли приказ, или, во всяком случае, не препятствовали исполнить назначенное), они сразу лишились голоса и, наверное, упали бы замертво, если бы некий муж из сената, подойдя к ним, не утешил бы их в горе и мало-помалу не вселил бодрость в их отчаявшиеся души.

XLVIII. Беды и горести сломили царя, он пребывал все время в душевном смятении и то принимался рыдать, то голос его прерывался, он просил о помощи каждого подходящего к нему, смиренно взывал к богу, вздымал в мольбах руки к небу, к храму, к чему угодно. Дядя же его сначала и сам вел себя так же, но когда потерял всякую надежду на спасение (а был он человеком более стойкого и крепкого нрава и умел обуздать свои чувства), взял себя в руки и, как бы вооружившись против урагана бедствии, приготовился мужественно встретить страдания, а когда увидел, что палачи уже готовы приступить к делу, сам первый пошел навстречу пытке и спокойно отдал себя в смертоносные руки. Поскольку строй горожан стоял не на расстоянии, а вплотную к нему, и каждый рвался вперед, стремясь увидеть зрелище казни, новелисим спокойно оглянулся кругом в поисках того, кому была доверена эта трагическая роль, и сказал: «Прикажи расступиться этому строю, чтобы лучше могли увидеть, с каким мужеством буду я переносить свои страдания».

XLIX. Палач принялся было его вязать, чтобы он не вырывался во время операции, но новелисим сказал: «Если я стану вырываться, пригвозди меня». С этими словами он распростерся на земле и лежал, не изменившись в лице, сохраняя полное молчание, не испуская ни единого стона и не обнаруживая никаких признаков жизни. И ему вырвали глаза, сначала один, потом другой. Царь же, по чужим страданиям наперед представляя свои собственные, переполнился его болью, размахивал руками, бил себя по лицу и жалобно мычал.