Хрупкие создания

Опускаюсь на колени, аккуратно приподнимаю крышку. Внутри куча бумаги – чеки на еду и одежду, почти на каждом подпись Бетт. Все они из дорогих мест не для простых смертных: обеды в русской чайной и у Жан-Жоржа, чеки на балетные принадлежности из Европы. А потом попадается еще кое-что. Чек на шесть долларов за два печенья и латте из кофейни за углом. Смотрится совсем не к месту. Дата – День святого Валентина, семь минут первого. Как раз во время обеда. Вот оно, доказательство. Бетт все отрицает, но это она виновата. Во всем.

Убираю чек в задний карман джинсов и закрываю коробку. И когда я уже готова встать и уйти, слышу голос.

– Что ты здесь делаешь? – В дверях стоит Элеанор и с беспокойством глядит то на меня, то на коробку.

– Я… Я думала…

Но мне не суждено закончить предложение. У меня нет никакого рационального объяснения – только моя паранойя и доказательство, прожигающее дыру в кармане.

– Ты должна уйти.

Лицо Элеанор смягчается, а голос понижается, словно она доверительно сообщает мне, что никому не расскажет. Она потная, только что из класса. Интересно, закончился ли уже урок?

– Я должна была узнать. – В моем голосе звенит вина. Прохожу мимо Элеанор к двери и чувствую себя так, словно это я во всем виновата. – Должна была увидеть. И я была права. – Достаю чек из кармана и сую Элеанор прямо под нос. – Вот, смотри. День святого Валентина.

Элеанор выглядит удивленной и обеспокоенной.

– Где ты это нашла?

Указываю на коробку.

– Там же, где и остальные вещи Бетт. Это все она. Мучает меня. Все эти мелочи… И не мелочи тоже. – Я плачу. – Это все она.

Я дрожу от унижения. Но теперь я хотя бы все знаю.

– Джиджи… – начинает Элеанор. – Я…

– Только никому не рассказывай, – прошу я. – Особенно Бетт.

– Не расскажу. – Элеанор опускает взгляд на чек, а потом ее лицо замирает в странном выражении – смесь ухмылки и удивления. Потом она закусывает нижнюю губу и выдает:

– Джиджи, это сделала я.

– Что?

Она делает глубокий вдох и продолжает:

– Я виновата.

– С печеньем?

– Да. – Элеанор трясет головой. – И тараканами.

– Это было ужасно! Зачем ты это сделала?

– Мы с Бетт, Лиз и Уиллом раньше подкалывали так народ. Это звучит отвратительно, и мне жаль. Печенье лежало у меня на столе несколько дней. Тараканов я достала из подвала. – Лицо ее приобретает цвет клубники. – Я просто… Я увлеклась. Мне досталась хорошая роль, и… Я оставила чек в коробке Бетт. Надо было выкинуть. Не знаю зачем…

– Почему я должна тебе верить? Ты ведь ее лучшая подруга. Зачем ты мне все рассказываешь?

Элеанор сжимает мои пальцы:

– Мне ужасно стыдно. Честно. Я давно хотела признаться и извиниться. Это было так по-детски.

– Но зачем? Ты меня ненавидишь или что? – Я нарушаю мамино правило о том, что не стоит задавать вопросы, ответы на которые ты не хочешь знать.

– Какая-то часть меня… да, – признается она, и я не воспринимаю это как угрозу. – Мы здесь так давно. Так упорно трудились. А ты… Мне нет оправдания, правда. Прости. Больше такого не повторится.

Элеанор роется в своей одежде, а потом обнимает меня прежде, чем я могу ответить.

– Пожалуйста, не рассказывай мистеру К. Я сделаю все что угодно. Только ничего ему не говори. – Она сжимает меня еще крепче.

Я не отталкиваю ее, но и не обнимаю в ответ. Я пришла за ответами, а получила кое-что похуже. Если добрая, милая Элеанор ненавидит меня и творит подобное, то на что способны остальные?

35. Бетт

Джиджи торчит в студии «Е», где мы с Анри должны заниматься. Скорей бы она ушла, что ли. Каждый танец с Анри сам по себе пытка, мне не нужны еще и свидетели.

Тяну ногу на станке и не обращаю на Джиджи внимания. Чего она тут забыла? Совсем некстати вспоминаю, как она позволила Анри помочь ей с растяжкой после объявления ролей в «Щелкунчике». Вертихвостка. И его забрать удумала? Чтобы встречаться и с ним, и с Алеком?

Она подходит прямо ко мне.

– Зачем ты посылаешь мне всякое?

– Понятия не имею, о чем ты. Опять строишь безумные теории? – Склоняюсь к ноге и наслаждаюсь тоном ее голоса. Бросаю взгляд на Анри, но он нас словно не замечает.

– Я о письмах. Это же безумие!

И Джиджи права.

– Письмах? – уточняю я, хотя прекрасно вижу их у нее в руках.

Все слова Алека о том, как сильно он любит меня, мою грудь, все те вещи, которые мы вытворяли вместе, мои бедра, запах моих волос и как мы однажды поженимся. Наша версия истории любви. И осознание того, что я сделала, в сто раз хуже, чем взгляд Джиджи, полный ненависти, обвинения и жалости.

– Где ты это взяла? – Я запинаюсь, потому что отвлеклась на письма. В свете студийных ламп они выглядят еще безумнее.

– Да ладно тебе…

– Ты украла их из моей комнаты?

Она, наивная, думает, что я не знаю о ее маленьком обыске. Элеанор рассказывает мне обо всем, и потом, я сразу замечаю, если кто-то трогал мои вещи. Вот поэтому мне все известно и про школьные дела тоже. Ничего не изменилось.

– Рылась в моих вещах, да? Думала, я не узнаю? – продолжаю напирать.