Хрустальная медуза

Настоящая, большая фантастика питается наукой, воспринятой через призму горячего человеческого воображения. Не зря же и среди отечественных, и среди зарубежных фантастов немала ученых! Палеонтолог, доктор биологических наук И. Ефремов, геолог академик В. Обручев, руководитель одного из крупнейших научно-исследовательских институтов А. Казанцев, инженер-конструктор И. Варшавский, кандидат химических наук Е. Парнов, кандидат геолого-минералогических наук А. Шалимов, биохимик А. Азимов, член Королевского астрономического общества А. Кларк, выпускник медицинского факультета Краковского университета, много времени и сил отдавший занятиям теорией и историей науки С. Лем… Список этот, конечно, можно было бы продолжить… Но к фантастике обращаются не только ученый и не только профессиональные литераторы. Благодаря тяге к фантастике приходят в литературу люди самых разных профессий и специальностей — от инженера-электроника до рабочего-путейца. Достаточно перелистать последние страницы нашего сборника, где даны сведения об авторах… И хотя этот сборник — явление локальное, в нем, как в маленьком осколке зеркала, отражаются явления большого мира, а значит — явления, характерные для фантастики вообще…

Да, но мы говорили об ученых, обратившихся к фантастике. Что подвигло их на это? Не потому ли фантастика стала для них необходимостью, что, как писал Л. Пастер: “Культ наук в самом высоком смысле слова, возможно, еще более необходим для нравственного, чем для материального процветания нации… Наука повышает пытливость и моральный уровень; наука способствует распространению и торжеству великих идей”. Однако это вовсе не значит, что в своих фантастических произведениях ученые выступают апологетами тех или иных научных идей или их популяризаторами. Это они с успехом делают в своих научных и научно-популярных трудах. Когда же они обращаются к литературе художественной… Конечно, ученый не исчезает бесследно, и идеи его не улетучиваются, но на первое место все-таки выступает художник, который смотрит на мир оком художника — этим ни на что не похожим, всевидящим и всепроницающим оптическим прибором, — и, значит, изображает увиденное, как это свойственно писателю. А в центре внимания любого настоящего писателя-фантаста остается человек; его нравственный облик, его способности к самосовершенствованию, к выявлению скрытых в нем возможностей и овладению ими, к преодолению неблагоприятных или враждебных ему обстоятельств.

Да, конечно, полноправным персонажем фантастических произведений была и остается научно-техническая идея, но она включается в повествование не только как провозвестница будущих достижений и воплощенной мечты человечества о нашем могуществе и вселенской свободе, но и как носительница неких морально-этических категорий (потому что, перефразируя древних, меняется мир — меняемся и мы), как компонент той или иной модели грядущего, спроецированного, как правило, на настоящее.

И как бы далеко в будущее не углублялись фантасты, герой их произведений остается, если не как две капли воды, то очень во многом похожим на человека современного, и говорит он так же, как и мы, потому что, хотя мы и в состоянии вообразить то, чего не знаем, но это “то” не только будет обусловлено силами наших интеллекта и фантазии, но и ограничено пределами наших научных, эмоциональных и эстетических представлений, какими бы развитыми в каждый данный момент они ни были.

Поэтому, как бы далеко ни простирались наши фантазии, какими захватывающими ни были бы наши выдумки, — единственное, что мы можем, это, исходя из своих нравственно-этических и эстетических посылок, сконструировать и воплотить в образе литературного героя человека более совершенного, чем сами, освобожденного от многих наших недостатков, наделить его всеми мыслимыми прекрасными качествами. Но опять же — только мыслимыми.

Попытки изобразить наших сверхотдаленных потомков вне современных представлений предпринимались неоднократно. Например, в повести В. Михайлова “Исток”, в повести П. Андерсона “Патруль времени”, в рассказе К. Боруня “Токката”, в романе К. Саймака “Все живое”. И тогда вставали перед нами некие смутные, туманные или испускающие мощное сияние существа, но в любом случае — ни сквозь туман. ни сквозь сияние невозможно было ни разглядеть их, ни постичь, ни оценить: в силу (опять же!) нашего ограниченного представления о сверхдалеком будущем этого не могут сделать ни сами авторы, ни читатели.