Хрустальный грот. Полые холмы

— Ему не было нужды говорить со мной. Всем известно, что томит его.

— А ты перескажешь ему наш разговор?

— Это будет зависеть…

— От чего? — потребовала она ответа.

— От тебя самой, — медленно молвил я. — До сих пор ты была осмотрительна. Будь ты не столь осторожна в своих речах и поступках, нам бы не миновать беды, возможно, дело дошло бы и до открытой войны. Я понимаю, что ты ни на минуту не могла позволить себе остаться в одиночестве или без присмотра; ты постоянно следила за тем, чтобы всегда быть на виду.

С мгновенье она молча глядела на меня, недоуменно приподняв брови.

— Естественно.

— Многим женщинам, особенно тем, что желают того же, чего жаждешь ты, такое было бы не по силам, леди Игрейна.

— Я не «многие женщины». — Слова ударили меня словно вспышка света. Игрейна внезапно села, отбросив назад темные волосы, и откинула покрывала. Пожилая женщина схватила длинную голубую одежду и поспешила к своей госпоже. Игрейна накинула распашное платье поверх белой спальной туники, спрыгнула с кровати и нервно прошла к окну.

Она была высокого роста, а ее стать могла бы лишить головы и более стойкого мужчину, чем Утер. У нее были лебединая шея, изящно посаженная голова. Темные локоны струились по ее плечам. Глаза у нее были синие, не пронзительно-голубые, как Утеровы, а глубокие, темно-синие, какие нередко встретишь у кельтов. Гордо очерченный рот. Она была прелестна, но такая женщина никогда не станет игрушкой в руках мужчины. Если Утер желает ее, подумалось мне, ему придется сделать Игрейну королевой.

Она остановилась, чуть не дойдя до окна. Ее могли увидеть со двора. Она не из тех, кто теряет голову.

— Я дочь короля, королями были все мои предки. — Она круто повернулась ко мне. — Неужели тебе не понять, как велика моя мука, что я смею хотя бы думать об этом? — Она страстно повторила: — Неужели тебе не понять? В шестнадцать лет меня выдали замуж за властителя Корнуолла. Он хороший человек, и я уважаю и почитаю его. До приезда в Лондон я почти смирилась с однообразной жизнью в его замке, но он привез меня сюда — и что случилось, то случилось. Теперь я знаю, что должна получить, но получить все это не в моей власти, не во власти супруги Горлойса Корнуэльского. Так что же мне еще, по-твоему, остается? Только ждать и молчать, поскольку от моего молчанья зависит не только моя честь, но и моего мужа, моего рода, а еще честь королевства, за которое умер Амброзий и которое сам Утер скрепил огнем и кровью. — Она отвернулась, сделала два быстрых шага к дверям, возвратилась. — Я не дешевая Елена, не игрушка, из-за которой мужчины сражаются, умирают, разоряют королевства. Я не стану ждать на стенах, словно награда дюжему вояке, что всех одолеет. Я не могу уронить в глазах народа ни честь Горлойса, ни честь верховного короля. И я не могу прийти к нему тайно и тем самым обесчестить себя в своих глазах. Да, я женщина, томимая любовью. Но я также Игрейна Корнуэльская.

— Выходит, ты собираешься дождаться, пока сможешь прийти к нему при свете дня, прийти, не уронив себя, как его королева? — холодно спросил я.

— Что еще я могу сделать?

— Таково посланье, которое я должен ему передать?

Она молчала.

— Или ты призвала меня сюда, чтобы я предсказал тебе будущее? Сказал, сколько еще осталось жить твоему супругу?

Она по-прежнему не отвечала.

— Игрейна, нет никакой разницы. Если я передам Утеру, что ты любишь и желаешь его, но не сможешь прийти к нему, потому что ты замужем и муж твой еще жив, сколько лет жизни ты сама напророчишь тогда Горлойсу?

В ответ снова ни звука. Мне подумалось, что помимо прочего она наделена еще и уменьем молчать. Я стоял между ней и огнем и смотрел, как бился, обволакивая ее, свет, как, смешиваясь, свет и тени волнами поднимались вверх по белой тунике и голубому платью, колыхались, словно рябь бежала по воде или трава клонилась под ветром. Полыхнуло пламя, и моя тень накрыла Игрейну, разрастаясь, взбираясь вместе с мечущимся светом к ее тени и сливаясь с ней так, что на стене за спиной герцогини возникли не золотой или алый дракон, не огнедышащий змей с пылающим хвостом, а огромные размытые формы из воздуха и тьмы, рожденные пламенем и умирающие вместе с ним, пока, сжавшись, на стене не оставалась только одна тень — тень женщины, стройная и прямая, как меч. А там, где стоял я, не было ничего.

Она пошевелилась, и в свете ламп вокруг нас вновь возникла комната, теплая, реальная, пахнущая яблоневым деревом. Игрейна наблюдала за мной с каким-то новым выражением, которого раньше не было. Наконец она тихим голосом произнесла:

— Я же сказала, что от тебя ничего не утаишь. Ты правильно поступил, что облек это в слова. Я действительно держала в себе эти темные мысли. Но надеялась, что, послав за тобой, я смогу снять с себя ответственность за них, и с короля.