Художественный символ в «Слове о полку игореве»

Один из виднейших исследователей «Слова», М. Максимович, ещё в 1837 году пришёл к убеждению, что концовка (от слов «Рекъ Боянъ…») не гармонирует с общим тоном заключительных сцен, и предлагал поэтому перенести её к началу. С. К. Шамбинаго считал, что заключительная часть (или исход) сильно испорчена переписчиками. Аргументы, которые он приводил, давали серьёзное основание считать концовку чужой вставкой, хотя сам он так прямо не говорил: «В исходе «Слова» отсутствует присущая памятнику стройность, упоминается неожиданно о церквах, об иконе богородицы Пирогощей, к которой едет прикладываться Игорь… Нескладное обращение к князьям и дружине, поборающим за христиан на поганых, также находится в прямом несоответствии со всем тоном памятника. Поборать за христиан на поганых — термин поздний, он тенденция воинской повести послемонгольского периода. Наконец, традиционное и опять не вяжущееся со всем предыдущим слово «аминь» показывает, что весь исход сильно изменён переписчиком позднего времени, сделавшим неумелое сокращение и исказившим стиль памятника» (разрядка моя. — А. К.).

Вспомним, что Поэт дважды говорит только о четырёх князьях—участниках похода, хотя скорее всего их было пять. Он даже намёком не обозначил в поэме Владимира Игоревича, который в плену сочетался браком с молодой Кончаковной. И вдруг в конце «Слова» именно Владимир Игоревич прославляется, а два других князя, ранее названные по именам, даже не упоминаются. Можно ли предположить подобную забывчивость у Поэта?

В диалоге с Донцом Игорь отклонил славу себе, достойно и по праву переадресовав её Донцу. И далее Поэт дал глубокую мотивировку нежелания Игоря быть возвеличенным за побег из плена. Однако тремя десятками стихов ниже Поэт якобы кардинально меняет своё решение и в панегирическом тоне славит Игоря. Даже посредственный сочинитель не допустил бы столь резкого диссонанса.

Дописчик концовки, на мой взгляд, был невежественным человеком. Сравнение Игоря с Солнцем на небе находится в таком вопиющем противоречии с замыслом, с идейно–образной системой и с символикой «Слова», что невольно задаёшься вопросом: а вникал ли этот дописчик в «Слово»? Противоречит оно и историческим фактам — Игорь никогда не был главой Русской земли, а в 1185 году, как известно, был князем весьма среднего Новгород–Северского княжества.

Недавно украинский археолог и историк П. II. Толочко сообщил некоторые новые сведения о киевской церкви Богородицы Пирогощей. «В Киев регулярно прибывали купцы из различных городов Древней Руси, а нередко и проживали в нём постоянно. Известно, например, что на Подоле, в непосредственной близости от «торговища», находилась торговая колония новгородских купцов, построивших около середины XII в. церковь св. Михаила… Выстроенная в 1132 —1136 гг. Богородица Пирогоща также была церковью гостей–купцов, занимающихся торговлей хлебом и имевших на Подоле свои торговые дворы» (подчёркнуто мною. — А. К.). К чему споры о маршруте Игоря к церкви, о том, до или после посещения Киевского князя был он в ней и т. д.? Ясно ведь, что русский князь ни в коем случае не поехал бы молиться в церковь гостей–купцов и что нет оснований приписывать подобный текст Поэту. Остается один выход из положения: признать, что текст был сочинён позднее кем‑то, кто не знал «профиля» церкви Богородицы Пирогощей.

Концовка написана языком, чуждым Поэту. В ней нет ни одного образного выражения, не говоря уж об иносказании и художественном символе. Концовка Поэта — таков творческий закон — была бы, конечно, не слабее, а мощнее диалога Гзака с Кончаком. А теперь она слабее самого слабого места в произведении. А где же глубокая подытоживающая мысль Поэта? Почти 90 слов одной лишь хвалы Игорю, и никакой иной мысли — ну, при самом великом снисхождении к автору концовки, надо все же признать, что она не из «Слова о полку Игореве».

Анализ «Слова» не оставляет у меня сомнений в том, что в его идейнообразной структуре нет ничего, на что могли бы опереться те, кто считает Поэта христианином. И ни одна из вставок не только не украшает творца «Слова», но унижает его до уровня посредственного сочинителя.

Из всей концовки только пословица «Тяжко ти головы, кроме плечю, зло ти телу, кроме головы» соответствует идейно–образному содержанию «Слова», — разумеется, однако, если её приложить не к Игорю, как это сделал дописчик, а к Святославу. Пословица и, пожалуй, ещё упоминание имени Бояна могут быть основанием для гипотезы о том, что «Слово» заканчивалось не диалогом Гзака и Кончака, а диалогом Поэта с Бояном. Возможно, что Поэт даже дал, как и в начале «Слова», два образца концовки — свой и бояновский. Такая гипотеза не противоречит замыслу «Слова» и методу его композиции. Но если её принять, то следует признать, что, кроме упомянутой пословицы да имени Бояна, дописчик ничего не сохранил от текста Поэта, а оставил искажённый вариант песни «под Бояна», «вклинив» в неё христианские мотивы — богородицу Пирогощую, «христиан» и «аминь».