Хунну в Китае

Ши Ху нашел выход. Китайские обычаи предписывали мобилизацию девушек для службы во дворце императора. Чем пышнее был двор, тем больше дочерей отрывалось от родителей и привлекалось во дворец, где им было по существу нечего делать. Ши Ху имел 10 тыс. таких девиц. Из них выбрали тысячу, обучили стрелять из лука с земли и с седла, одели в форму из шелка и бархата и создали полк амазонок — личную стражу царя[139]. В верности женской гвардии сомнений не возникало, но китайцев такое необычное войско шокировало. Им показалось, что это оскорбление Неба, т. е. естественного порядка вещей. Поэтому засуху, поразившую Северный Китай, они рассматривали как проявление справедливого гнева Неба.

Население роптало, но Ши Ху не обращал на это внимания. На восстановление роскошных дворцов в столицах и на службу в армейских обозах мобилизовали три пятых всех мужчин-крестьян, причем каждый мобилизованный должен был внести 15 ху риса и 10 кусков шелка. Для развлечения командиров хуннской армии поля, сады и пастбища обращали в охотничьи угодья, причем браконьерство со стороны китайцев каралось смертью. Произвол судей не имел ограничений. «Если чиновник требовал у простолюдина красавицу-дочь, или хорошего быка, или лошадь и не добивался успеха, он стряпал против него ложное обвинение в браконьерстве… Ни один человек не был спокоен за свою жизнь и жизнь близких»[140]

.

Да, китайцам под владычеством варваров было так же скверно, как хуннам под властью Китая. Видимо, этим народам, столь различным по определяющим этническим признакам, лучше было жить отдельно друг от друга. Но ведь ситуация, приведшая хуннов в Китай, сложилась за 300 лет до описываемой трагической эпохи по инициативе китайцев[141].

Итак, обе ветви хуннского народа, проникшие в Китай и победоносно в нем утвердившиеся, оказались нежизнеспособными. Трудно считать это случайностью. Даже если гибель хуннской аристократии рассматривать как следствие военного поражения, то ведь и оно было чем-то вызвано и обусловлено. Еще удивительнее то, что победившие хуннские кулы оказались на положении подневольной военной стражи, удерживая многомиллионный китайский народ от расправы с ними. Это было изнурительное состояние постоянной готовности к неизвестной опасности, которая не могла не быть грозной. Весело было только во дворце царя, да и то, как мы увидим, не очень. Победа не принесла хуннам счастья.

А вместе с тем за пределами империи Младшая Чжао, в Ордосе, кочевали хунны, не перешедшие границу Китая. Во времена Лю Юаня эти хунны участвовали в освободительной войне, и даже есть предположение, что основатель этого княжества, Гао Шэн-юань, на самом деле не кто иной, как Лю Сюань, друг и вдохновитель Лю Юаня[142]. Они сохранили кочевой быт и свои природные качества. Недаром китайцы пишут о них: «Все были люди смелые, храбрые и любили бунтовать»[143]

. А вот хунны, покинувшие родные степи, уже во втором поколении изменили свой этнический облик.

Но прежде чем обратиться к анализу глубоких причин этнического метаморфизма, посмотрим, чем была богата эпоха Ши Ху, начатая столь кроваво. Тогда у нас будет достаточно данных, а поставленный ныне вопрос, оживив интерес к проблеме, поможет их собрать воедино.

А КТО ВЫИГРАЛ?

Никогда не бывает так, чтобы при азартной игре все оказывались в проигрыше. Этим обстоятельством объясняется явление, имевшее огромное последствия не только для хуннов, но и для всей культуры Дальнего Востока. В царствование Ши Ху блистательную победу одержала буддийская община[144].

Согласно буддийской доктрине, люди делятся на две неравные части: монахи буддийской общины и все остальные. Солью земли признаются монахи, так как они стали на «путь», выводящий их из мира суетного (сансары) к вечному покою (нирване). Монахи не должны действовать, так как действие есть порождение страсти и ведет к греху. Кормить, одевать и защищать монахов обязаны миряне, приобретающие тем самым «заслугу», которая поможет им в следующем «перевоплощении» стать монахами и вступить на «путь». Естественно, что чрезмерное увеличение общины монахов противоречило ее интересам, так как если бы все стали монахами, то кормить их было бы некому. Но эта опасность китайским буддистам не грозила. Ни ученые, гордые своими знаниями и привилегиями, ни князья, увлеченные роскошью, войнами и почестями, ни крестьяне, кормившие свои семьи и возделывающие поля, не стремились бросить все привычные занятия во имя «пустоты», к которой должен стремиться буддийский монах. В буддийскую общину шли люди, не нашедшие себе места в жизни. Становясь буддистами, они отвергали жизнь, обидевшую их, и страсти, обманувшие их; во имя провозглашенной пассивности они развивали бешеную активность и таким образом находили применение своим силам[145].