И, следуя этому дядиному плану, Мурад пошел по большому дому искать его кабинет. Ступая вкрадчиво в мягких мышиных тапочках, он прошел зал, гостиную. И вот, наконец, кабинет, огромный стол с компьютером, стеллажи с книгами, кожаный диван. Глобус в кольце, словно это не планета Земля, а планета Сатурн, парусные корабли в бутылках, словно истина не в вине, а в путешествиях. Не на одном ли из этих парусников они сегодня плыли мимо дворца Великого князя Алексея Александровича Цусимского? По стенам развешана коллекция китайских и японских бабочек в рамках, столь изящных, словно они бахрома пестиков идеально квадратных цветов. Вообще в этом кабинете было так много ящичков, что Мурад не знал, куда ему ткнуться, чтобы не потревожить какой-нибудь хрупкий сувенир. Нет, лучше уж тумбочка в спальне, решил он, крутанул шар глобуса, закрыл глаза, ткнул пальцем и угодил в Антарктиду.
В спальне раскинулась огромная кровать с разобранной постелью, от вида которой его вдруг неудержимо потянуло в спячку, как, наверное, медведя зимой. Потянуло, потому что взбитые перина и одеяло над накрахмаленными простынями выглядели, как сугробы в Антарктиде или как шапки снега на вершинах Эльбруса и Казбека. Выглядели так воздушно, что Мураду захотелось плюхнуться на них с разбегу, несмотря на то, что спальня была выполнена в нежных пастельных тонах и на обоях цвели весенние ирисы и ландыши.
Присев на край кровати, Мурад взял с тумбочки фото жены дяди и сразу был поражен ее милой улыбкой, голубыми глазами и нежностью розовых щек с ямочками. Ямочками, в которые проваливались, как в бездну, все, кто ее видел.
Насмотревшись, Мурад прижал фотографию к груди и откинулся на постель. Он лежал так несколько минут, пригревшись в пуховых перинах и довольно мурлыча, до тех пор пока не почувствовал, что по его лбу сползает жирная капля-муха. Нехотя подняв руку, Мурад смахнул каплю с лица. Только теперь он понял, что его так резко бросило в жар потому, что на нем по-прежнему его ветровка с хвостом-капюшоном и шерстяная шапка. И что из-за этого неподходящего вида над ним вовсю потешаются солнечные зайчики.
Очарованный портретом, Мурад перевел взгляд с фото на окно с появившимся солнцем, словно привлеченным улыбкой с фотографии. И тут же в солнечном столбе-луче он увидел тысячи ворсинок-пылинок-мотыльков. «Откуда они здесь взялись?» – подумал Мурад. Он стал шарить глазами и руками по сторонам, стараясь поймать как можно больше мотыльков, и вдруг рукой наткнулся на розовый газ пеньюара. Взяв в руки и поднеся к лицу нежную ткань, вдохнув божественный аромат юного женского тела, оглушенный Мурад чуть не свалился с постели.
Пеньюар был прозрачно-розовым – газ и органза, с нашитыми малиновыми бабочками и серебристыми стрекозами. Сама ткань была шелковистой, как, наверное, кожа девушки. Мурад касался пеньюара щекой, смотрел на мир сквозь дымку воздушной ткани. И видел весь мир в розовых тонах и муаровых грезах.
В какой-то момент до него дошло, что это недопустимое святотатство и преступление по отношению к так тепло встретившему его родственнику, к родному дяде. И поняв, что делает что-то отвратительно нехорошее, Мурад в ужасе вскочил и побежал прочь из дома за грубой курткой. Подальше-подальше от воздушной «ночнушки-халата».
Ехать до ярмарки Мурад решил на трамвае номер два, потому что, с одной стороны, побоялся спускаться в метро, где, как ему показалось, должно быть еще больше газов из каменных разломов. А еще Мурада занимало: как может передвигаться трамвай, подвешенный за такие тонкие нитки. Трамвай напоминал игрушечный дирижабль. Птицу с одним подбитым или сломанным крылом и привязанной за это крыло проволокой. К тому же из окон трамвая лучше виден город. И можно постоянно задавать себе вопрос: как же тебя угораздило попасть в этот розовый муаровый город?
В город, в котором снег с неба, как конфетти и мишура. В город, в котором сосульки свисают с проводов и трамвай выглядит одной из таких звенящих сосулек ксилофона.
Стоя на остановке, Мурад отломил одну из сосулек и начал ее старательно сосать, лизать, словно леденец из железной банки. А когда трамвай подошел, лихо запрыгнув на подножку другой железной банки, он сам оказался внутри сосульки, а не сосулька в нем.
Из этой банки город смотрится, как через калейдоскоп: окна в морозных, искристых узорах, желтые леденцы солнечных зайчиков, ледяные сиденья и поручни. Мурад давно мечтал пожить внутри сосульки или ледяного шуточного дворца Анны Иоанновны. Екатерина построила Эрмитаж, а Анна ледяной город… Но откуда он, Мурад, все это знает, неужели от меддаха?
Сначала Мурад смотрел на воздушные серые дворцы и пирамиды-здания, готовые раствориться в клубах голубого дыма от машин. И на идущих пешеходов, которые словно курили пар изо рта. Смотрел сквозь заиндевевшее стекло, будто все еще сквозь розовый пеньюар. А потом прикорнул: все-таки ему пришлось рано встать на молитву.