Хутор Гилье. Майса Юнс

Воцарилось глубокое молчание. Но на лице Тинки промелькнуло что-то вроде радостного удовлетворения, и она начала есть с большим аппетитом. Мать и дочь сразу почувствовали, что причину дурного настроения капитана нужно искать в этой новости.

— Вот везет же человеку с дочерьми! Бине скоро станет женой священника с хорошим приходом, а Андреа выйдет теперь за фогта… Быть может, ты, Тинка, со временем получишь у них место гувернантки или экономки и сможешь заработать себе на кусок хлеба. Ведь Андреа не будет слишком утруждать себя хозяйством — денег у нее хватит.

Тинка залилась краской и уставилась в тарелку.

— Да, да, мать, так всегда бывает. Как аукнется, так и откликнется.

Больше до конца обеда никто не проронил ни слова, а когда Тинка убрала со стола и вышла, мать только сказала:

— Бедная Тинка.

Капитан обернулся и, скрестив на груди руки, негодующе посмотрел на жену:

— Ну, знаешь! После того как он послал ей этот замечательный зонтик и вообще все лето осыпал ее всевозможными знаками внимания, она могла бы хоть как-то выразить ему благодарность и ответить любезностью! Будь я в это время в Гилье, так бы и произошло. — Гроза надвигалась. — Но ведь у меня дома, оказывается, не взрослые женщины, понимающие, что к чему, а глупые гусыни… Андреа Шарфенберг не заставила себя дважды просить, — добавил он, когда Тинка снова вошла в комнату, так, чтобы она услышала.

Следующие дни женщины прямо из кожи вон лезли, чтобы как-нибудь смягчить отца и расположить его на более добрый лад. Но время от времени мать с тревогой глядела на него. Когда отец начинал что-то бормотать и громко вздыхать, Тинка, занятая своими обычными делами и внешне совершенно спокойная, вдруг невольно опускала глаза.

Из дому капитан выходил лишь на конюшню, поглядеть на нового вороного жеребца.

Его только что подковали, и капитан заметил, что одна подкова горячая. Этот чертов кузнец слишком глубоко вогнал гвоздь. Необходимо его тут же вытащить!

Капитан молча стоял на своем любимом месте, у двери, и наблюдал, как Ула, подняв ногу Воронка, вытаскивал клещами неправильно забитый гвоздь. Лошадь терпеливо стояла и даже ни разу не вздрогнула.

— У-у-ла… — послышался вдруг хриплый, сдавленный крик.

Ула с удивлением поднял глаза.

— Господи! — вырвалось у него.

Капитан, цепляясь за дверь, медленно сползал все ниже и в конце концов упал прямо в навоз.

В полной растерянности Ула глядел на своего хозяина и только спустя секунду выпустил ногу жеребца. Схватив ведро с водой, он принялся брызгать на капитана; наконец на его лице вновь показалась краска.

Тогда Ула поднес ему ведро ко рту:

— Выпейте, капитан, выпейте глоток. Только не пугайтесь. Это у вас после учений… Да, да… От попоек… Вот так бывает, когда на свадьбе пьешь несколько дней подряд.

— Ула, помоги мне выбраться отсюда, дай-ка руку. Потише… Потише… Ах, как хорошо глотнуть воздуха… Воздуха!.. Ну вот, как будто все прошло… Да, да, прошло… Я только немного устал… Проводи меня, Ула, так-то оно будет спокойнее… М-м-м… Как будто все в порядке. Да, да… Ты, наверное, прав. Всю осень вел такую неправильную жизнь… Ну ладно… А теперь пойди, позови хозяйку. Скажи ей, что я наверху, в спальне… Нет, нет… Мне нетрудно подняться по лестнице…

Все в Гилье сильно перепугались.

На этот раз капитан старался успокоить домашних, сделать вид, что все это пустяки. Но у него ничего не вышло. Мать сама послала за полковым врачом и приказала, в случае если того не окажется на месте, поехать за окружным.

Вскоре прибыл доктор Рист, и когда мать еще в прихожей с испугом сообщила ему, что у Йегера был удар, он поспешил всех успокоить и произнес небольшую юмористическую речь, уверяя, что все дело здесь в степени. Вот выпьет человек немножко, ну, так что у него язык заплетается, а люди говорят, у него паралич языка. Но в таком случае у всех мужчин, которых он, Рист, знает, уже было немало ударов! И у Йегера нет ничего серьезного, просто небольшой прилив крови — это часто бывает с людьми его комплекции.

Йегер к тому времени уже успел настолько оправиться, что потребовал вечером и себе стаканчик грога, конечно очень слабого. Так сидели они в густых клубах табачного дыма до половины второго ночи, рассказывали друг другу разные забавные истории про учения, обсуждали стати вороного жеребца, болтали и смеялись и без конца подливали себе жиденького грога.

Через несколько дней после визита Риста капитан сидел утром в кресле у своего пюпитра; в печке трещал веселый огонь, а он так усердно писал, что кляксы летели с гусиного пера.

Как обычно осенью, после длительного отсутствия у него накопилось немало писанины. На столе, обтянутом зеленым сукном, лежала норвежская грамматика, по которой занималась Теа. Она уже ответила урок, и теперь из коридора доносилось ее веселое пение. Затем на лестнице раздались шаги, и капитан услышал голос матери:

— Пройдите, пожалуйста, наверх, к капитану.

В дверь постучали.

— Добрый день. Что вам угодно?

Это пришел курьер от фогта. Одетый по-праздничному, он принес письмо, которое ему велено было отдать капитану в собственные руки.